После долгого утомительного странствования по извилистой горной дороге, которую вернее было бы назвать ухабистой тропою, запыленный, обшарпанный автобус, несколько раз подряд чихнув мотором, остановился на площади маленького районного городка.
Дверца распахнулась, и пассажиры, кто с узлами, кто с чемоданами в руках, высыпали наружу.
Высокая, стройная голубоглазая девушка с двумя длинными шелковистыми косами вышла последней и в растерянности опустила новенький, блещущий лаком чемодан на камни.
Трое мужчин, направлявшихся привычной дорожкой в чайхану, с изумлением переглянулись, увидев приезжую, и, не сговариваясь, как по команде, быстрыми шагами пошли к автобусу.
Девушка окинула их настороженным взглядом и, заторопившись, спросила шофера:
— Где здесь здравотдел?
Тот и рта не успел открыть, как друзья в один голос воскликнули:
— Здравотдел?!
И незнакомка в смущении потупилась — до того восторженно пялили на нее глаза парни.
Худакерем Мешинов толкнул локтем в бок телефониста Аскера, наклонился и шепнул ему на ухо:
— Сачлы![1] — И добавил: — Как хороша!
Вскинув крылатые ресницы, Аскер тоже залюбовался красавицей:
— Клянусь твоей жизнью, она запала мне в сердце!
И, не дождавшись согласия, подхватил чемодан, шагнул:
— Пойдем, пойдем, баджи![2] Приезжая окончательно растерялась.
— Нет, нет, ради бога, не нужно! Чемодан такой тяжелый! Лучше позовите, пожалуйста, амбала.[3]
Аскер самонадеянно усмехнулся, заглянул ей в глаза:
— Тяжелый? Пушинка! Да я и вас в придачу унесу. Волей-неволей девушке пришлось пойти за ним. Ступала она по угловатым камням мостовой как-то неуверенно, чересчур осторожно.
Мешинов, разочарованно прищелкнув языком, обернулся к стоявшему неподалеку Алияру.
— Пожалуй, дорогой товарищ следователь, этот услужливый телефонист может надеяться на успех!
Раздраженно прикусив мундштук папироски, Алияр презрительно процедил:
— Еще чего? Где уж ему! Такая красотка бровью, не поведет на захудалого телефониста!
Председатель райисполкома Гашем Субханвердизаде, стоя у письменного стола, рассеянно перелистывал только что принесенные секретарем бумаги.
— Завтра, завтра, — сказал он, хмурясь. Секретарь замялся.
— Но, товарищ председатель, эти дела у нас уже давно валяются!..
Тусклые, как бы выцветшие глаза его смотрели жалобно, умоляюще; он и перечить начальнику опасался, и на разбросанные по столу бумаги посматривал с сожалением.
— Я что сказал?! Завтра! И Субханвердизаде пренебрежительно отмахнулся от секретаря, указал пальцем на дверь.
Тот, горестно вздыхая, собрал папки, ворох заявлений, просьб, циркуляров и на цыпочках удалился.
Плотно сплетя руки на груди, Субханвердизаде прошелся по просторному кабинету. Когда на глаза ему попадал яркий свет лампы, висевшей под крашенным зеленой краской потолком, Гашем болезненно щурился. Затем он подошел к массивному металлическому сейфу, стоявшему в углу, вынул связку забренчавших ключей; замок щелкнул, дверца со скрипом открылась. Из верхнего отделения Субханвердизаде достал две разбухшие папки, привычно взвесил их на руке.
— Тоже мне типчик!.. Сын контрреволюционного элемента! И сам подозрительный элемент!.. Как жизнь дива[4] заключена в синей склянке, так и твое благополучие припрятано в этих папках. Ты — мой! Со всеми потрохами в моих руках!
И, весьма довольный собою, тихонько присвистнул.
Бережно уложив папки обратно в сейф, Субханвердизаде захлопнул дверцу. Звякнул замок. Дернув — ручку и убедившись, что все в порядке, он так же аккуратно спрятал ключи и, насвистывая, взял телефонную трубку:
— Столовая! Порцию кебаба! Да, на квартиру! Говорил он твердо, внушительно, с басовыми раскатами… Надев серую шинель, нахлобучив на голову желтую коверкотовую фуражку, председатель вышел из кабинета.
Дойти до дома было ему минутным делом — пересек улицу, толкнул калитку. Вода, невидимая в темноте, журчала, струясь по узкому арыку. Пахло влажной землею с только что политых грядок. Окинув рассеянным взглядом огород — и садик, Субханвердизаде негромко позвал:
— Кеса! Кеса![5]
Никто не отозвался. Дом стоял одинокий, молчаливый. Пожав плечами, председатель вошел через террасу в комнату, разделся- швырнул шинель на диван, полистал стоя книги, разбросанные по письменному столу.
Вскоре осторожно постучали в дверь.
В комнату, почтительно согнувшись, вошел председатель райпотребсоюза Бесират Нейматуллаев. Улыбался он по обычному сладенько, показывая крупные прокуренные зубы.
— Товарищ Гашем, разрешите ей войти?.
— Кому? — Субханвердизаде неизвестно для чего сделал вид, что не понял Нейматуллаева.
— Ей, Матан, товарищ Гашем. Нашей официантке.
— А-а-а… Прошу пожаловать, Матан-ханум.
Матан была статной, пышнотелой, с густыми вьющимися каштановыми волосами; круглый, прикрытый салфеткой поднос, она прочно держала сильными руками.
При ее появлении на лице Субханвердизаде появилось суровое выражение.
Официантке было разрешено лишь донести поднос до обеденного стола в соседней комнате — расставлял судки, кастрюли со всевозможными яствами сам Нейматуллаев. Улыбка, полная преданности, так и порхала по его лицу. Две бутылки коньяку, вытащенные им из брючных карманов, были торжественно поставлены в самом центре стола.
