Саамские сказки - [24]

Бабушкин сын шел и шел своим путем-дорогою, а от великих моховых болот никуда не мог уйти. Петлял он по болотам и вдоль и поперек не один день. Как-то вышел на простор, смотрит, а за моховым болотом, на высоком угоре, виден большой огонь.

— Ну,— говорит,—пойду на огонь. Устал я очень. Зайду в дом, отдохну. Может быть, попаду я к разбойникам в руки, а все ж таки крыша будет над головой.

И он пошел через мох, прямиком на огонь. Пришел к большому дому. Дверь открыл. В горенке бабушка сидит, левой рукой куделю сучит, в правой веретено вертит, пряжу прядет.

— Здравствуй, бабушка, куда бы мне влезть погреться, отдохнуть, и обсохнуть, да соснуть бы с устали?

— Да влазь,— говорит,— на печку к югу.

Забрался он на печку. Печка истоплена, тепло, как летом. Смотрит парень с печки, что бабушка делает? А бабушка прядет, прядет, да и задремлет, прядет, да и задремлет, прядет, прядет, да и задремлет.

Тишина вокруг, ни ветра, ни дождя; тихость над угором. Слышно, как травы растут.

Очнулась старушка и говорит:

— Скоро Нырьел, Север, со дождями падет. Скоро придут,— и принялась ужин готовить.

Парень слушает, что такое бормочет старая, а сам думает:

«Будут, вот-вот придут разбойники, живым не оставят!»

Вот и пришли, явились те, которых ждала старуха. Сходятся они сюда, в дом, все с разных сторон налетают, и у каждого свой ход. У них в доме четыре стены, четыре угла, четыре двери, четыре дыры по углам. Вот и влетают в них буйными ветрами эти разбойники. В дом влетит — смиренным парнем обернется и на свое место, за стол, усядется.

Собрались все восемь братьев-разбойников. Старуха питенье-еденье подает им, а сама говорит:

— Вы там где-то ходили да летали, а мне кусок мяса сам нашелся!

От этих слов поежился парень на печке, однако бежать уже поздно. Решил: будь что будет!

Молодцы между тем стали ужинать. Парень сидит на своей печке, ждет, уж не им ли будут закусывать? Глядь, а на месте старшего сидит тот человек, которого он из ямы выручил.

Поужинали. Двое молодцов, помоложе, встали и к нему на печку забрались, греются, тепла набираются. И не слышно их, и не видно, и не толкаются! А набольший среди этих разбойничков взял стул отдельный, посередь дома поставил, уселся и говорит:

— Ну, какой ты там есть, кусок мяса не пареный, не жареный, спускайся с печки вниз, сознавайся, какой от тебя прок?

Парень с печки слез, встал перед старшим и сам его спрашивает:

— А не выручал ли тебя кто из беды?..

— Выручали меня из беды, и не один раз, было дело,— говорит старшой,— да тебе-то что?..

— Ну, если выручал, так разве ты не можешь признать?

— Не могу спознать. Много разных людей! Где вас всех узнавать. Если выручал — так есть ли мой знак у тебя? Ты то сказывай.

— Есть твой знак у меня,— ответил бабушкин сын и выхватил свою саблю наголо.

Осмотрел старшой саблю, нашел свое клеймо и говорит:

— Верно, ты мой названый, ты мой старший брат! Я тебя признаю!

И берет его за руки, и ведет его в большой угол, усаживает и величает его гостем дорогим. Все опять уселись по своим местам, и стали они мед-пиво пить, пировать.

Старшой говорит:

— Ну, братья мои родимые, все вы моложе меня. Бывало, и не редко я выручал вас из беды, а вот человек, который меня сумел спасти от верной погибели. Не выручи он — не выйти мне живому из глубокой трясины. Вот что скажу вам, братья мои: слушайте его все, и я буду слушать его и почитать. А ты, брат мой названый, запомни братьев своих. Вот смотри: это — Сайв, по-русски сказать, шалоннпк...— и показывает на парня-верзилу.— Весь-то он непричесанный, рыжий, оборванный, в лохмотьях... видишь, растрепа косой. Порядка от него не жди. Шатается он по свету без толку, с дождями знается. Самый непутевый мой братец, но зла от него не жди. А вот Нырьхте, по-вашему юг, и его напарник Летник,— это ребята теплые, самые смиренные мои братья. Они тут на печке живут, тепла набираются. От них морошка и всякая ягода зреет. Тавялло, поднимись, туманная душа! Он у нас как налетит с востока, заляжет и не шелохнется днями. От него оленям приплод, а он об том и заботы не имеет, самый ленивый парень, безвредный, однако, все больше с туманами путается. После меня старшой — полуночник; этот любит, чтоб его уважали, неразговорчивый он, все больше помалкивает да подмораживает! Ну, а этого мальчишку, он самый младший, мы ему имени еще не придумали, побережник он, вдоль берега летает. Встань, когда с тобою говорит старший брат.

Парнишка не встает.

— Ты зачем опять вчера напроказил? Что тебе, места мало гулять? Сначала ко мне забрался — сколько судов зря загубил, потом к брату Западу метнулся. А там зачем лишних вдов у рыбаков наделал? Долго ли ты будешь проказить? Самый безумный сорванец. Ну, про Пейвелле говорить нечего, он давно женатый, остепенился, у себя на западе больше сидит, делом занимается. Ну, однако, и он с дождями заодно. Со снегом, да с морозом только я, Нырьел — Север, да Полуночник знаемся. То знай — мы тебе верные братья и помощники, вреда от нас не жди, но умей уважить каждого.

Тут и ели они, и пили, и песни пели. Гуляли всю ночь, только перед зорькой заснули. Немного времени спали, а наутро все уже разлетелись по своим краям. Каждый на свою сторону, на свой угол вылетел. Парня оставили дома одного.