Как-то, еще в тридцатых годах, мне приходилось слышать от любителей сказок:
— Да, знаете ли, эти ваши северные сказки какие-то... Прочтешь, а в голове ничего не осталось.
— Скучновато?
— Да нет... Что-то тут то, да не то...
Собиратель северных сказок не может согласиться с такими отзывами — в северных сказках привлекают и особое знание жизни, и своеобразная фантазия. Однако в научной публикации они действительно звучат слишком на свой лад. Поясню примером.
Один музыковед делал доклад перед этнографами о своей поездке к ненцам. В тундре он записал пение их под балалайку и гармонь. Он сам пел нам под аккомпанемент этих же инструментов. Пение, иногда протяжное, иногда прерывистое или даже захлебывающееся, переходило в крик, порой до визга, а потом в рычание — певец был в гневе. Кончалась песня мягким самодовольным клекотом.
Таких песен было исполнено несколько.
— Все одно и то же,— сказали мы.
— Нет, песни не похожи одна на другую,— утверждал музыковед. Он повторил первую песню, объяснил ее содержание. Затем на ряде музыкальных иллюстраций пояснил различия между разными музыкальными ладами. И вот ту же песенку, но русскими словами, в звучании привычного для нашего слуха европейского лада, он исполнил в сопровождении все той же гармошки. Вот что мы услышали: «Она хороша, как молоденькая оленица, у которой глазки карие и копытца черные, а рожки в нежном бархате. Он хочет быть с нею. Но весною ее увезли в широкую тундру, на север, в далекие чумы. Напрасно он ищет ее: в тундре ее не найти, ее схватят другие руки...
Но придет зима — в теплых зеленых лесах, среди елей, в чумах он ее найдет. Она будет в его чуме хозяйкой. Как тепло у очага, в ее красном пологе!»
Прозвучала нам понятная мелодия, хотя и в несколько необычном тембре, дважды ее звучание прерывали бурные аккорды. Песня произвела на всех большое впечатление[1].
Вот этого перевода северных сказок, с их лада оказывания на знакомый нам и привычный, не хватало тому читателю, который жаловался на недоходчивость сказок народов Севера.
В нашем сборнике делается именно такая попытка перевода саамской сказки на наше звучание, на наше ее понимание.
На Крайнем Севере Европы живут люди, которые именуют себя «саами», «народ саами». Соседи же — русские, финны, шведы и норвежцы — называют их «лопари» или «лаппе». Во времена Древнего Рима называли их финнами. Это название народа дало наименование стране, в которой они обитали — Финляндии (впоследствии они были вытеснены оттуда другими племенами, предками нынешних финнов). Вот что пишет о них известный римский писатель Тацит (I в. н. э.): «Финны чрезвычайно дики и до крайности бедны; они не имеют ни оружия, ни лошадей, ни домов; трава — их пища, шкура — одежда и земля — постель. Вся их защита — стрелы, заостренные, по недостатку железа, костями. Охота составляет занятие одинаково и мужчин и женщин: они отправляются вместе, и каждый имеет свою часть в добыче. Дети не имеют другого спасения от дождя и диких зверей, кроме шалаша из ветвей. Там укрываются и юноши и старики. Они считают себя счастливее тех, которые вздыхают над плугом, устают при постройке домов, мучаются страхом за свое имущество и жаждою чужого добра. Не боясь ни несправедливости людей, ни гнева богов, они достигли того, что более всего трудно: им ничего не нужно желать»[2].
В таких словах Тацит рисует первобытно-общинный быт, в условиях которого жили саамы в начале нашей эры.
Ныне саамы живут в горах Норвегии и Швеции, на севере Финляндии и у нас в СССР на Кольском полуострове, в Мурманской области. За границей находится около тридцати тысяч человек, в СССР около тысячи восьмисот человек.
Хозяйство саамов было настолько неразвито, что ведение его почти целиком подчинялось условиям природы, среди которой они жили. Дикий олень круглый год бродил по тундре. Саамы, пася свои стада оленей и преследуя диких, тоже передвигались вслед за ними. Рыба в реках и озерах тоже не стоит па месте, и саамы ходили всем своим домом на те озера, где весною или осенью лучше всего ловилась рыба. Тут, на этих лучших местах, саамы строили себе шалаши из тесаных брусков, из бересты и дерева. Название этого жилища — вежа.
Тут же, в амбарчиках, на высоких столбах, они хранили запасы продовольствия и некоторые инструменты. Жилище и все их имущество были приспособлены к подвижному, кочевому образу жизни. Они жили отдельными семьями, которые объединялись в роды.
Хлеб саамы не сеяли. Только четыреста лет тому назад они начали употреблять в пищу печеный хлеб. Муку им привозили из России. Как видим, к этому времени в их быту произошли большие изменения по сравнению с картиной, нарнсованной Тацитом.
С IX века в течение многих веков саамы платили двойные подати: и русским князьям, и королям Норвегии. Тяжелым бременем легла эта дань на саамов. Неопределенность границ на Севере, походы скандинавских королей на Русь, при содействии папы римского, беспрестанно вызывали военные столкновения, при которых коренные жители, саамы, должны были покидать свои жилища, уходить в глушь и прятаться там в аемлянках. Подчас эти столкновения превращались в настоящие войны. Саамы эту эпоху называют «подземной войной». В 1250 году Александр Невский отправился походом на Север и на некоторое время установил там мир.
