С жизнью наедине - [122]

— Мне вчера приснилась Аляска. — Мама откинулась на подушки и посмотрела на Лени. — Не так уж там было и плохо, правда?

Лени изумилась, что мама так спокойно это сказала. По молчаливому соглашению они годами не упоминали ни об Аляске, ни о папе, ни о Мэтью, но, видимо, жизнь их стремилась к началу, поскольку был близок конец.

— Там много чего хорошего было, — ответила Лени. — Я любила Аляску. И Мэтью. И тебя. Даже папу, — тихо призналась она.

— Там было здорово. Я хочу, чтобы ты это помнила. Настоящее приключение. Я понимаю: стоит начать вспоминать, как тут же в голову лезет плохое. Как папа меня бил. Как я вечно его оправдывала. Как мучительно его любила. Но было в этой любви и хорошее. Помни об этом. Твой папа тебя любил.

Лени было невыносимо больно, но она видела, что маме необходимо это сказать.

— Я знаю, — проговорила Лени.

— Расскажи обо мне Эмджею, ладно? Что я вечно перевирала слова в песнях, носила короткие шорты и сандалии и выглядела сносгшибательно. Расскажи ему, как я училась быть сильной, как настоящая аляскинка, хотя мне этого и не хотелось, и что я никогда не унывала и не сдавалась. И еще скажи ему, что я полюбила его маму, как только увидела, и что я ею горжусь.

— Я тоже тебя люблю, мамочка, — ответила Лени, хотя разве словами выразишь эти чувства? Но ничего другого у них не оставалось. Так много слов и так мало времени.

— Ты хорошая мать, Лени, хотя ты еще так молода. Я никогда не была такой хорошей матерью.

— Ну, мам…

— Это правда, родная. У меня нет времени врать.

Лени наклонилась, чтобы убрать волосы с маминого лба. Тоненькие, легкие, как гусиный пух. Невыносимо было видеть, как мама тает. Жизнь как будто уходила из нее с каждым выдохом.

Мама медленно потянулась к тумбочке. Бесшумно, как свойственно дорогой мебели, выдвинулся верхний ящик. Дрожащей рукой достала письмо, аккуратно сложенное втрое.

— На.

Лени не хотела его брать.

— Пожалуйста.

Лени взяла письмо, осторожно развернула и прочла, что написано на первой странице. Почерк был такой корявый, что ей с трудом удалось разобрать:

Я, Коралина Маргарет Голлихер Олбрайт, застрелила моего мужа, Эрнта Олбрайта, когда он меня избивал.

Я надела трупу на ноги капканы и утопила его в Хрустальном озере. И скрылась, поскольку боялась, что меня посадят, хотя считала и по-прежнему считаю, что в тот вечер спасла себе жизнь. Муж годами меня избивал. Многие жители Канека об этом догадывались и пытались мне помочь. Но я отказывалась.

Я убила его своими руками, и его смерть на моей совести. Чувство вины превратилось в рак и убивает меня. Это кара Господня.

Я убила его и избавилась от тела. Я действовала в одиночку. Моя дочь не имеет к этому никакого отношения.

С уважением,

Коралина Олбрайт

Под маминой нетвердой подписью стоял росчерк деда, как свидетеля и адвоката, и печать нотариуса.

Мама кашлянула в скомканную салфетку. Вдохнула с хлюпаньем, посмотрела на Лени. На страшный, пронзительный миг время для них остановилось, мир затаил дыхание.

— Пора, Лени. Ты жила моей жизнью, доченька. Пора начинать свою.

— И с чего же ты предлагаешь ее начать? С того, чтобы выставить тебя убийцей, а я, мол, тут ни при чем?

— С того, чтобы вернуться домой. Папа говорит, ты можешь свалить все на меня. Сказать, что ты вообще ничего не знала. Ты ведь тогда была подростком. Тебе поверят. Том и Мардж тебя поддержат.

Лени покачала головой. Ее охватила такая грусть, что она только и сумела выдавить:

— Я тебя не брошу.

— Не надо, доченька. Сколько раз тебе приходилось повторять эти слова? — Мама устало вздохнула и печально посмотрела на Лени глазами, полными слез. Дышала она тяжело, с присвистом. — А я вот тебя брошу. От этого ведь не убежишь. Пожалуйста, — прошептала мама, — ради меня. Будь сильнее, чем была я.

* * *

Два дня спустя Лени стояла у двери на застекленную веранду и слушала, как хрипит мама. Она разговаривала с бабушкой.

Сквозь открытую дверь Лени услышала, как бабушка дрожащим голосом проговорила: «Прости».

Лени презирала это слово. Она знала, что за эти годы мама с бабушкой уже сказали друг другу все, что должны были сказать. О прошлом они говорили урывками. Ни разу не обсудили все и сразу — так, чтобы в конце концов выплакаться, обняться, — но время от времени упоминали то об одном, то о другом, переосмысливали поступки, решения, убеждения, извинялись друг перед другом, прощали. Все это приближало их к тому, кем они были и оставались всегда. Мать и дочь. Их жизненно важная, незыблемая связь настолько хрупка, что когда-то рвалась от резкого слова, настолько прочна, что переживет и саму смерть.

— Мамочка! Вот ты где, — воскликнул Эмджей. — А я тебя везде ищу.

Эмджей резко затормозил и налетел на нее. В руках он держал свое сокровище — книгу «Там, где живут чудовища»[76].

— Бабушка обещала мне почитать.

— Даже не знаю, сынок…

— Она обещала. — С этими словами он прошел мимо нее на веранду, точно Джон Уэйн[77], готовый к драке. — Бабушка, ты по мне соскучилась?

Лени слышала, как мама тихо рассмеялась. Потом раздался грохот и вопль Эмджея, который налетел на кислородный баллон.

Несколько мгновений спустя в комнату вышла бабушка, увидела Лени и остановилась.