С. Ю. Витте - [84]

Другой эпизод. Пришла пора пересмотра «вечного» Туркманчайского торгового договора 1828 г. между Россией и Персией, времен Грибоедова. В основу коммерческой части договора была положена оплата товаров 5-процентной пошлиной advolarem[126] с обеих сторон. Такая пошлина представлялась не отвечающей нашим фискальным интересам и отчасти подрывала общую схему таможенного покровительства. Поэтому предположено было повысить ставки на некоторые предметы персидского ввоза, по возможности сохраняя обложение наших товаров при ввозе их в Персию, в пределах пятипроцентного по стоимости размера. Переговоры решено было вести в самом Тегеране, возложив их с нашей стороны на посольство и специально командированную отсюда делегацию. Выработанный нами проект держался в строгой тайне. Он был обнаружен на другой день после отъезда делегации. Произошло это при следующей обстановке.

Один из сыновей служащего в департаменте, еще совершенный юнец, спросил у входившего в состав делегации лица, зачем они едут в Персию. Тот ответил ему в общей формуле. На другой день в «Новом времени» появилась краткая заметка об отправлении министром финансов для переговоров делегации в Тегеран и с какою именно целью. Я немедленно поехал к А. С. Суворину с выражением неудовольствия на то, как редакция могла поместить известие, могущее принести большой вред России, прибавив, что ни одна редакция английских газет, будь такой казус в Великобритании, не только не поместила бы его, но сделала бы серьезный реприманд молодому и неопытному автору, который польстился 10-копеечной платой от строки сенсационного известия. Суворин высказал свое сожаление по поводу случившегося, в чем лично нисколько не повинен, так как отдела хроники вовсе не просматривал. Я опасался раздражения Витте против состоявшего у нас на службе отца молодого человека, а потому посоветовал ему пойти с повинной авансом. «Расскажите ему все откровенно и заявите о своей отставке, указав, что за проступок юнца-сына в данном случае отвечает отец. Вы увидите, что отставка ваша принята не будет». Предположение мое вполне оправдалось. Витте даже не сделал выговора.

<…>

Великодушие С. Ю. Витте проявилось особенно выпукло в деле покойной Любарской-Письменной[127]. Витте тогда уже не состоял министром финансов. Дело это находится в связи с процессом, наделавшим много шума и стоившим жизни двум главным действующим лицам – А. К. Алчевскому и Любарскому-Письменному. Оба они обвинялись в злоупотреблениях в Харьковском городском и Земельном банках. Растраченные Алчевским суммы на кредитование его каменноугольных предприятий юга России он надеялся покрыть за счет дополнительных облигационных займов за границей, на заключение которых имелось принципиальное согласие иностранных капиталистов. Алчевский просил меня поскорее направить его ходатайство о разрешении этих займов, не передавая, однако, того, что случилось в Харькове. С. Ю. Витте отнесся сочувственно к ходатайству Алчевского, а я очень обрадовался тому, что такой умный и талантливый самородок, как Алчевский, много сделавший для русской горнозаводской промышленности, выйдет из тяжелого положения. Облигационные займы вполне оправдывались финансовым состоянием промышленных предприятий, руководимых Алчевским. Как известно, бельгийцы, охотно помещавшие свои и французские капиталы в южнорусские дела, несомненно быстро реализовали бы необходимые для Алчевского суммы.

Надо пояснить, что самоучка Алчевский, начавший с мелкой торговли, прекратил ее в сознании необходимости финансового и экономического образования за границей и с этой целью отправился в Германию, где и слушал лекции в течение нескольких лет. Жена его – X. Д. Алчевская, всеми уважаемая устроительница воскресных школ (впоследствии закрытых) на Юге России в эпоху освобождения крестьян, общественная деятельница по народному образованию и автор сочинения «Что читать народу», пользующегося почетной известностью. По возвращении из-за границы Алчевский горячо принялся за горнопромышленные дела на юге, имел большой успех и пользовался большим влиянием. Спасти такого человека было нравственным долгом, тем более без ущерба для иностранного капитала.

Через несколько дней после данного мне обещания разрешить облигационные займы, Витте взял его обратно, ссылаясь на сообщенные ему директором Кредитной канцелярии Б. Ф. Малешевским сведения о растратах в харьковских банках и о необходимости назначить ревизию. Очень хороший математик, превосходно знавший страховое дело, Малешевский был большой пессимист, даже с мрачным оттенком, плохой администратор, вовсе не знавший России, относившийся предубежденно ко всему русскому, но зато очень сочувственно ко всему польскому. После отказа Витте Алчевский снова просил меня поддержать его пред министром финансов, но сделать этого я уже не мог и посоветовал ему непосредственно и откровенно рассказать все самому Витте. Витте ему опять отказал. Через несколько дней Алчевского извлекли искалеченного из-под поезда на ближайших путях Николаевской ж<елезной> д<ороги> Вскоре после этого Алчевский скончался. Смерть его произвела на Витте очень тягостное впечатление.