С. Ю. Витте - [211]

Он отлично знал, что бороться против пьянства такими способами безумно, что можно легко потерять огромный доход, но не искоренить пьянства, но это было ему совершенно безразлично. У него была одна цель – сдвинуть меня, во что бы то ни стало, с моего высокого положения и одновременно прослыть «государственным человеком, чутко прислушивающимся к биению общественного пульса». Более подходящего случая он не мог себе и представить. Ведя прямо к заветной цели – убрать меня, осмеливавшегося не зависеть в своих действиях и начинаниях от его ума, этот случай выводил его прямо в орбиту влияния «старца», вселял в нем надежду, что всякое лишнее упоминание о нем, Витте, в известных кругах может быть только полезно ему, а кем и в каком именно смысле – это было ему безразлично.

Коковцов В. Н. Из моего прошлого: Воспоминания, 1903–1919. Кн. 2. М., 1992. С. 76–83, 214–217, 269, 275–279.

А. Ф. Кони С. Ю. Витте Продолжение

В январе 1907 года я был назначен членом Государственного совета и вслед затем вынужден был уехать за границу, ввиду крайне расстроенного состояния здоровья. Вернувшись летом, я застал деятельность Государственного совета и Государственной думы второго призыва приостановленными до осени и поэтому мог сделать обычные официальные визиты моим новым сослуживцам лишь в начале ноября. Из кратких разговоров с теми из них, кого я заставал дома, я увидел, что у многих по отношению к Витте существовало недоверчивое отчуждение, а некоторые даже питали к нему прямо ненависть, не останавливаясь перед самыми неправдоподобными вымыслами. Это были в большинстве так называемые правые и принадлежавшие к тому крылу центра, которое к ним в значительной степени примыкало. По их мнению, Витте был губитель России, овладевший 17 октября 1905 года слабовольным и малодушным монархом, испуганным революцией. Левый центр и академическая группа, за небольшими исключениями, в числе коих был M. М. Ковалевский, относилась к нему сдержанно и без доверия. Чувствовалось, что в Государственном совете он совершенно одинок, и это подтверждалось тем, что он не вступил ни в одну из групп совета. Узнав, что он еще не приехал из-за границы, я не хотел ограничиться оставлением карточки у его швейцара и тем дать ему повод думать, что я пользуюсь случаем избегнуть свидания с опальным сочленом, – и решил ждать его возвращения.

Я застал его в очень тревожном настроении вследствие сильного нездоровья его супруги. Тем не менее он пригласил меня посидеть и стал изливаться в жалобах на окружающую его вражду, проникающую во все классы общества и выражающуюся даже в постоянных ругательных анонимных письмах, задевающих его как деятеля, человека и даже семьянина. «Никто не хочет понять, – сказал он, – что, настаивая на Манифесте 17 октября, я – убежденный поклонник самодержавия как лучшей формы правления для России – поступился моими симпатиями во имя спасения родины от анархии и династии от гибели. Представителям последней я бросил средь бушующего моря “спасательный поплавок”, за который им и пришлось ухватиться. Если данные обещания будут исполнены, то дальнейшее мирное развитие России обеспечено, тем более что влияние Победоносцева, вечно возбуждавшего сомнения и страхи, за смертью его должно прекратиться и идти назад уже будет невозможно. В какую группу вы вступили?» – «Ни в какую, – отвечал я, – хотя каждая мне предлагала войти именно в нее. Между правыми есть несколько человек, искренности которых я не могу отказать в уважении, но программа этой группы или, вернее, партии, для меня совершенно не приемлема. Это – люди, сидящие на задней площадке последнего вагона в поезде и любовно смотрящие на уходящие вдаль рельсы, в надежде вернуться по ним назад, в то время как, увлекаемые силой паровоза, они все-таки едут вперед, но только задом. Что касается левых, то очень многое в их программе мне по душе, но всецело ее разделить я не могу, хотя по большинству вопросов, наверно, буду вотировать с ними. Группа центра, представляющая собою в численном отношении наибольшую силу, дважды чрез своего председателя П. Н. Трубецкого призывала меня в свои ряды, и он даже грозил мне, что благодаря моей обструкции я не буду избран ни в одну из комиссий совета. Привыкнув в моей многолетней судебной деятельности руководствоваться исключительно голосом совести и пониманием закона как долженствующего быть выразителем общественных потребностей, я не могу подчиняться директивам большинства партии, принятым на предварительных совещаниях без audiatur et altera pars[241] в заседании общего собрания совета. Останусь внепартийным». – «Как и я», – сказал Витте. В течение следующих лет этому примеру понемногу стали следовать некоторые члены совета, и к 1910 году образовалась группа «беспартийного объединения», предоставлявшая полную свободу своим членам, которые лишь в случае единогласного вывода по тому или другому вопросу намечали из своей среды лицо для выяснения своего взгляда при обсуждении вопроса в общем собрании. Таким образом эта группа бросала на весы не лишенное значения число голосов. При окончательном образовании этой группы в конце 1911 года пришлось убедиться, насколько даже и в ней было распространено недружелюбное отношение к Витте. Мое предложение пригласить его вступить в нашу группу встретило ряд возражений, в особенности энергичных со стороны князя Андрея Ливена, пред тем вынужденного оставить партию правых за выраженное им сочувствие Финляндии по поводу печального проекта об общеимперском для нее законодательстве. К нему присоединился бывший государственный секретарь барон Икскуль и еще один сановник, сказавший даже, что вступление Витте в группу будет «très mal vu en haut lieu»