С. Ю. Витте - [182]

Особенно характерна записка, составленная А. В. Кривошеиным. В этой записке указывалось на необходимость строгого объединения действий правительства для установления определенного курса – твердого и вместе с тем ориентирующегося в создавшемся положении[220].

Наиболее сильное впечатление произвела та часть записки, в которой говорилось о том, что Людовик XVI в самый решительный момент пустил государственный корабль без надлежащего руля, и это привело его к гильотине.

Эта записка по распоряжению царя была отпечатана и послана в совещание Д. М. Сольского, обсуждавшее вопрос об объединении деятельности Совета министров. Место, где говорилось о Людовике XVI, было подчеркнуто карандашом лично государем, и, кроме того, на записке была собственноручная надпись царя о том, чтобы на записку было обращено особое внимание.

При таком настроении – а гр<аф> Витте был отлично об этом осведомлен – ядовитые сомнения у него были перемешаны с розовыми надеждами. В глубине души он лелеял надежду, что слабовольный и напуганный царь не решится пойти на такой серьезный шаг, как отставка кабинета незадолго до открытия Думы, тем более что премьер не видел в среде бюрократии лиц, пригодных на роль премьера. В этом отношении он был, конечно, прав, что видно из того, что преемником Витте был назначен Горемыкин.

В назначении Горемыкина также сказалось ехидство царя. Горемыкин уже тогда был человеком, вышедшим в тираж. Наполовину рамолизован. Отсюда и взялось его прямо анекдотическое безразличие и апатия. Недаром бюрократы называли его «ваше высокобезразличие». Это качество доходило у него до того, что в заседаниях Совета министров он молчал, как будто не принимая никакого участия. Он вставлял слово только тогда, когда ему казалось, что от того или иного действия или мероприятия могут быть нарушены прерогативы монарха. Тогда он просто «не допускал».

Назначил же его государь именно в пику графу Витте: Горемыкин был старым испытанным врагом гр<афа> Витте, выставлявшимся каждый раз царем, когда он хотел особенно уколоть графа Витте. Единоборство двух сановников долгое время сосредоточено было на крестьянском вопросе. Когда в свое время Витте одержал «победу» над Горемыкиным, совещание по крестьянскому вопросу, в коем председательствовал Горемыкин, было упразднено и вопрос был передан в особую вновь образованную комиссию о нуждах сельского хозяйства под председательством Витте. В самый разгар ее работ Горемыкину удалось подковырнуть графа Витте. Виттевское совещание было, в свою очередь, закрыто. Крестьянский вопрос был передан опять Горемыкину. Быть может, Витте снова отвоевал бы крестьян, но он вскоре получил отставку и временно сошел со сцены.

По мере приближения дня открытия Думы уверенность в том, что ему придется открыть Думу, все более возрастала.

Правда, гр<аф> Витте все еще пытался выяснить положение и продолжал запрашивать царя, не находит ли он нужным переменить главу правительства. Но он это делал уже все с большей уверенностью, что царь удержит его. И царь удерживал его.

В «Воспоминаниях» графа Витте освещение обстоятельств отставки его страдает некоторой неполнотой. По «Воспоминаниям» выходит, что после того как он написал царю письмо, – вопрос выяснился, и он к своей отставке был готов.

О том, что Витте написал такое письмо, было известно некоторым министрам. Об этом мне в свое время говорил А. Д. Оболенский, обер-прокурор в кабинете Витте.

В то же время определенно высказывали предположение, что, написав это письмо, Витте, однако, его не посылал.

Во всяком случае, отставка явилась для Витте вполне неожиданной.

Это видно из следующего.

22 апреля 1906 г. по городу распространились слухи о том, что отставка кабинета – совершившийся факт. В бюрократических кругах это известие вызвало большой переполох. Так как до открытия Думы осталось всего два-три дня, то почти все, в том числе и многие ярые противники Витте, – считали, что он остается на посту. Даже тe, которые вели упорную кампанию против Витте, не считали возможной перемену кабинета накануне открытия Гос<ударственной> думы. Опасались, что это может привести к печальным последствиям. Ведь надо же подготовиться к встрече Думы, надо выбрать – «твердое, но вместе с тем ориентирующееся направление». Разве можно возложить это серьезное дело на полурамолизованного, апатичного Горемыкина – царедворца и бюрократа до мозга костей?

Вот почему слухи эти, хотя и передавались в категорической форме, все же вызывали большое сомнение.

23 апреля, около 11 ч<асов> утра, я заехал к государственному секретарю Ю. А. Икскулю.

Спокойного, уравновешенного и корректного Икскуля я застал в состоянии необычайного возбуждения. Он сообщил мне с не свойственным ему волнением о том, что только что получены указы об отставке министров и о новых назначениях. Как и большинство бюрократов, он считал это роковым шагом: за 48 часов до открытия Думы, этой «страшной» Думы, в недрах своих, быть может, таящей повторение французской революции, переменить весь кабинет, посадить абсолютно неподготовленных людей, да еще возглавить кабинет «его высокобезразличием».