С. Ю. Витте - [146]

– О чем же, Сергей Юльевич?

– О конституции…

Слово это сорвалось у Витте впервые. Я вздрогнул.

– У государя панический страх к этому слову. Отчасти наследственный, отчасти внушенный. Нужно его побороть и научно, и исторически. Когда конь боится куста, его обводят вокруг него. Задача первой записки в этом. Я дам вам материал. А уж вы сами найдите подходящий стиль. Вам иногда удается. Забудьте, кому назначена записка. Пишите так, словно перед вами аудитория врагов конституции, которую нужно побороть и логикой, и пылким словом. Слово – великая вещь. Записка строго секретная…

Витте сверлил меня испытующим взглядом. Я робел.

– Не осилю…

– А вторая – для России, для всего мира. С нее все и начнется. Тут уже нужен не напор, а сдержка. Вы отлично знаете, какие русские круги требуют конституции. Вы и сами к ним принадлежите. О конституции лепечет «Нов<ое> вр<емя>» и даже «Гражданин». Но ведь конституция конституции рознь. И это глубочайший, не только государственный, но и всенародный переворот, с которого и государственная, и народная жизнь начинаются заново. От самодержавия к народовластию дистанция не меньшего размера, чем от анархии к монархии. Это всюду так, а в России – сугубо. Поверить Милюкову и Долгорукому – тяп-ляп и карап. Самодержец может требовать, чтобы при встрече с ним люди выскакивали в грязь из экипажей и делали реверанс, но он не может требовать, чтобы к известному сроку люди выучились управлять собой. Управлять собой потруднее, чем другими. Одним словом, конституцию надо подготовить не только в законах, но и в быте, в правах. Дело государя – согласиться на конституцию, дело его правительства – подготовить и провести ее. Таков должен быть смысл записки. Она будет опубликована вместе с указом об учреждении Совета министров и должности его председателя, т. е. премьера. И моим назначением на эту должность.

Я не ручаюсь за дословную точность приведенной беседы, но я ручаюсь за точность ее смысла. <…> Хотелось бы еще удостоверить, что Витте той эпохи распрямился в рост подлинного Сперанского. Ниже мы увидим, когда и куда все это испарилось.

Я вышел из «белого дома» подавленный, но и окрыленный, – подавленный тяжестью возложенной на меня задачи и окрыленный гением моего вдохновителя. Два дня я вставал из-за письменного стола лишь затем, чтобы лететь к Витте и видеть его злостное разочарование:

– Не то, совсем не то!.. Вы слишком стараетесь… Проще… Ваши статьи куда лучше.

Я размяк. Решил сложить оружие. Набросал последний проект. Отвез. Кривя заранее неодобрением рот, Витте читал его, и рот расширялся в улыбку, а глаза поверх бумаги ласково-лукаво на меня уставились.

– Вот это то! Спасибо!

Доклад был опубликован вместе с Манифестом 17 октября, а секретная записка, извлеченная большевиками из архива Николая II, была ими опубликована несколько лет тому назад[190].

<…> Витте продолжал ездить в Петергоф, сначала по железной дороге, а после железнодорожной забастовки – на пароходе. Но приезжал он оттуда каждый раз все более удрученным.

– При каждой моей беседе с государем, – рассказывал он, – присутствует императрица. И она загадочно молчит. А за дверью, неплотно закрытой, сидят, я знаю, Орлов, Дрентельн и даже сам Игнатьев. Государь любезен, записка, кажется, его убедила, но при слове «конституция» императрица вздрагивает. Если бы не Трепов, если бы не страх за семью, все рухнуло бы.

У Витте продолжались переговоры с общественными деятелями. В один из вечеров он сказал мне:

– Пусть спасает Россию Игнатьев!..

А несколько дней спустя:

– С общественностью я распростился. Кабинет будет из чиновников… Не одобряете? Но выхода нет. Люди не хотят мне помочь. Власть – к обществу, а общество от власти… Мужик – к телке, а телка от мужика… Им подай Учредительное собрание, присягу!.. Даже во Франции этого поначалу не было… Но… Будь что будет! Гвардия еще наша. Если преображенцы скиксовали, то семеновцы, с Мином, пойдут за царя в огонь и воду…

– А рабочие, Союз союзов?[191]

– Справимся…

– Из кого же составлен ваш кабинет?

– Моих бывших сотрудников Шипова, Кутлера и друг<их>…

– Широкой публике они не известны.

– Широкой публике и Милюковы с Гучковыми не известны.

– А министр внутренних дел?

– Дурново.

Я шарахнулся.

– Скандальный…

Витте освирепел.

– Дурново знает прекрасно полицейское дело, и он за еврейское равноправие… А еврейский вопрос – самый острый.

– Но ведь имеется резолюция Александра III[192]…

– То было время. А теперь другое. Я докладывал его величеству. И Трепов за него.

– Дурново будет вводить конституцию?..

– Вводить конституцию буду я. На его обязанности будет подавить революцию…

Колышко И. И. Великий распад: Воспоминания. СПб., 2009. С. 149–153.

А. А. Мосолов При дворе последнего императора: записки начальника канцелярии Министра двора

С. Ю. Витте

<…> Витте пишет, что когда был вынужден в апреле 1905 года оставить пост председателя Совета министров и затем уехать за границу, до него дошли слухи, что в дворцовых сферах говорят, что он вырвал у государя Манифест 17 октября.

Витте обвиняет императрицу Александру Федоровну в том, что она будто бы давала «пароль» черносотенной прессе – «Русскому знамени», «Московским ведомостям», «Колоколу» и др. – на распространение этих слухов и поддерживала эти газеты материально. В качестве начальника канцелярии Министерства императорского двора, ежедневного докладчика и ближайшего советника министра я знал близко все, что происходило при дворе.