С. Ю. Витте - [144]

Я собирался уже было уходить, как гр<аф> Витте остановил меня и сказал, что имеет сделать мне предложение не только от своего имени, но и от государя, давшего ему разрешение уговорить меня его именем. Он предложил мне занять место государственного контролера. Я тут же наотрез отказался, объяснивши ему всю несообразность такого предложения после того, среди каких условий покинул я Министерство финансов, и просил не настаивать на этом и даже освободить меня от необходимости приводить лично государю мои основания к такому отказу.

Казалось, он был даже доволен моему отказу, но на другой день, в воскресенье, приехал совершенно неожиданно ко мне и в течение целого часа всячески настаивал на том, чтобы я принял это предложение и сделал угодное государю. Я на это снова не согласился и предложил испросить личную аудиенцию у государя, чтобы привести мои основания, в твердом убеждении, что государь их поймет и не осудит меня. На это гр<аф> Витте не пошел, весь вопрос канул в вечность, а потом, уже в половине апреля, когда мне привелось снова увидеть государя, он сказал мне, что был вполне уверен, что я не приму назначения, и даже сказал об этом гр<афу> Витте, прибавивши, что как же он зовет меня в контролеры, когда так недавно настоял на невозможности назначить меня председателем Департамента экономии из-за моего неуживчивого характера.

Весь февраль месяц ушел на участие мое в совещании под председательством государя по пересмотру положения о Государственной думе, по изменению учреждения Государственного совета в связи с новыми положениями Думы и по согласованию с этими положениями основных законов.

Из всех заседаний этого времени особенно свежими в памяти остались у меня два заседания: 14 и 16 февраля.

В первом из этих заседаний гр<аф> Витте с особенной настойчивостью доказывал недопустимость у нас публичных заседаний Думы и совета. К всеобщему изумлению, он оправдывал свою мысль тем, что наша публика настолько невежественна, что она превратит законодательные учреждения в арену сплошных скандалов и будет только издеваться над министрами, бросая в них, как он повторил подряд четыре раза тоном величайшей запальчивости, «мочеными яблоками да ревущими кошками». На него обрушились решительно все участники совещания и даже такой человек, как Победоносцев; он попросил слова у государя и сказал: «Зачем же было заводить все дело, писать манифесты, проводить широкие программы обновления нашего государственного строя, чтобы теперь говорить, что мы созрели только для скандалов да моченых яблоков и дохлых кошек. Вот если бы Сергей Юльевич сказал нам, что он кается во всех своих мыслях и просит вернуться к старому Государственному совету и совсем отказаться от привлечения толпы в нашу законодательную работу, к которой она не подготовлена, то я бы сказал вам, государь, что это мудрое решение, а то дать всякие свободы и права и сказать людям: читай только в газетах, что говорят народные избранники, – этого не выдержит никакая власть».

Государь положил конец таким спорам, сказавши просто: «Разумеется, этого нельзя допустить; заседания должны быть публичны».

В том же заседании гр<аф> Витте поднял и другой, не менее неожиданный вопрос.

Обсуждался тот параграф учреждения Государственного совета, который устанавливал для наших законодательных палат тот же принцип равенства, какой усвоен почти всеми государствами, имеющими двухпалатную систему законодательства, а именно: что законопроект, принятый нижней палатой, поступает на рассмотрение верхней и в случае непринятия ею считается отпавшим. Точно так же законопроект, возникший по почину верхней палаты и принятый ею, поступает на рассмотрение нижней палаты и в том случае, если она отвергнет его, считается также отпавшим. Ни в одном из этих двух случаев верховная власть не участвует своим решением и его не утверждает.

Граф Витте сначала в очень вялой и даже малопонятной форме стал говорить, что нельзя ставить верховную власть в положение пленника законодательных палат и еще менее допустимо делать народное благо зависящим от каприза которой-либо из палат, так как не подлежит никакому сомнению, что у нас, как, впрочем, и везде, сразу же установятся дурные отношения между палатами, и то, что одна назовет белым, другая непременно назовет черным и наоборот, так что следует просто ожидать, что, что бы ни «выдумала» нижняя палата, верхняя отвергнет, и «в этом даже большое благо для государства», но зато и всякий проект, вышедший из почина верхней палаты, будет «разумеется, провален» нижней.

Из такого положения необходимо найти выход, «ибо нельзя же допустить, чтобы все остановилось в стране из-за взаимных счетов двух враждующих палат», и такой выход он предложил в виде особой статьи, редакцию которой он просил разрешения прочитать обер-прокурору Св<ятейшего> синода кн<язю> Алексею Дмитриевичу Оболенскому. Она заключалась в том, что каждый проект, принятый Думой, поступает на рассмотрение Государственного совета, и если не будет принят последним, то возвращается в Думу, и если она примет его большинством двух третей голосов, то он поступает непосредственно к верховной власти, которая может или отвергнуть его, и в этом случае он считается окончательно отпавшим, или утвердить его, и в этом случае проект принимает силу закона без нового рассмотрения его Государственным советом.