С. Ю. Витте - [134]

Комура: «Японские уполномоченные приняли во внимание ответную ноту русских и, движимые искренним намерением положить конец кровопролитной войне, по приказанию микадо заявляют, что отказываются от требования о вознаграждении за военные издержки, но сохраняют свое требование об уступке Сахалина».

Витте: «При передаче мною последней ноты я заявил, что уступка южной части острова – последняя, на которую соизволил государь, а потому мы не можем согласиться на ваше требование».

Наступило молчание, затем короткое совещание между Кому-рою и Такахирою, и только тогда Комура заявил, что во внимание к интересам цивилизации и движимые желанием явить доказательство своего искреннего миролюбия японские уполномоченные принимают поставленные русскими условия.

«Т<аким> о<бразом>, – закончил он, – спорные пункты могут считаться разрешенными, и нам предстоит обсудить детали тех условий мира, по которым не состоялось окончательного соглашения».

Предложено было сделать перерыв и возобновить заседание в 2 часа дня. Мы встали и разошлись как ни в чем не бывало; ни с той ни с другой стороны не было произнесено ни одного лишнего слова, как будто ничего не случилось.

Моментально по телефону было дано знать в гостиницу, где тотчас же в вестибюле вывешен аншлаг: «Мир». Витте продиктовал шифр Ламздорфу. Через несколько минут я подошел к Витте: «Сергей Юльевич, надо послать открытую телеграмму государю».

«Вы думаете? А что я ему скажу?»

«Вам виднее», – ответил я, подавая перо и бумагу. Тут же, при содействии Розена и моем, написана была телеграмма, гласившая: «Благодаря разумной твердости вашего величества»… и т. д. Эту телеграмму при обратном моем проезде через Париж один очень видный заграничный русский либерал, мой товарищ по гимназии, назвал «лакейской». Он не понял, что таким оборотом речи Витте отрезывал путь к отступлению от царского слова.

Через час после того, как мы телефонировали в гостиницу (это было около 12.30 дня, по петербургскому времени примерно 6:30 вечера), петербургский корреспондент Associated Press получил известие о мире. Телеграмма Ламздорфу пришла в 10 ¹/₂ часов, а телеграмма государю настолько поздно, что он прочел ее только утром. Впоследствии он сказал Ламздорфу, что был так озадачен и расстроен известием о мире, что весь день не мог работать и только разорвал и бросил в корзину телеграмму, заготовленную по адресу Рузвельта на случай разрыва.

Витте собрался ехать завтракать в гостиницу, но предварительно по моему совету через Розена спросил у Комуры, не желает ли он ехать с Витте. Комура ответил:

«Скажите Витте, что, по моему скромному мнению, он совершил великое дело для своей родины, и я буду искренно счастлив, если первые овации будут сделаны ему».

На заседании после завтрака обсуждались в присутствии делегатов некоторые детали, причем Комура довольно резко и остроумно парировал неудачное выступление Мартенса.

Вечером многие журналисты спрашивали меня, получен ли ответ от государя. Впечатление, произведенное на них и на всю публику, было настолько сильно, настолько всеобще было мнение, что Витте одержал блестящую дипломатическую победу, что никто не мог себе представить, чтобы государь не отозвался на это сообщение. Зная, что ответа нет, я отвечал: Витте сносится с государем открытыми телеграммами, моя же область – шифры.

Придя на другое утро к Витте, я застал его в мрачном настроении. После разговора о делах я спросил его: «А что же государь?» – «А вот, прочтите», – сказал он, показывая на телеграмму, лежавшую на столе. Она гласила: «Не подписывайте договора, пока не выясните, сколько японцы хотят получить за содержание пленных».

«Что вы на это скажете?» – спросил Витте. – «Отвечу вопросом: вы ожидали другого?..»

На заседании в тот же день Комура предъявил ноту, содержавшую весьма обстоятельные предложения о порядке обмена пленных, причем предлагалось, чтобы Россия и Япония обменялись счетами и Россия обязалась уплатить разницу.

Вполне сознавая неуместность своего выступления и желая лишь в точности исполнить высочайшее повеление, Витте сказал: «Я прошу заметить, что Россия намерена заплатить лишь сумму действительных расходов Японии на содержание пленных». – «Я полагаю, – ответил после короткой паузы с иронической улыбкой Комура, – что как Япония, так и Россия, само собой разумеется, составят счеты, bonafidе[180], как полагается джентльменам».

Несколько дней мы были заняты окончательной редакцией договора. Делегаты, которым поручена была эта работа, и в особенности Покотилов, работали очень усердно, и к концу недели договор был окончательно редактирован, несмотря на несчетные придирки японцев. Два дня он переписывался (от руки). В воскресенье утром Витте позвал меня и сказал, что поручает мне «на-шифровать» договор, с тем чтобы к моменту его подписания во вторник он был уже в руках у государя.

Мы начали работу в 1 [час] дня, а к двенадцати ночи уже весь договор в девяти длинных телеграммах был отправлен. Витте не мог смириться с мыслью, что ко вторнику договор не может быть у государя, ибо нужно было по меньшей мере 24 часа для разбора всех шифров. В понедельник вечером в гостинице японцы устроили раут.