С. Ю. Витте - [124]

29 июля / 11 августа. Сегодняшние газеты наполнены отчетами о происходящем в Портсмуте, о требованиях японцев и об ответе русских. Опубликован почти точный текст японских условий. Помещено несколько интервью с Витте и сделанные им будто заявления. <…>

Появление в бостонских и нью-йоркских газетах текста японских условий вызвало негодование японских делегатов. Я узнал об этом от Томсона. Японцы возмущены нарушением обещания соблюдать тайну переговоров. Они говорят, что русские оглашают условия, дабы апеллировать к общественному мнению и показать их неприемлемость. Иностранные, не американские, корреспонденты также недовольны, что американцы узнали условия раньше. Как оказалось, условия сообщены были «Ассосиетед Пресс» самим Витте через Кортези.

После завтрака у Витте собрались наши делегаты для установления окончательной редакции и ответа японцам. Совещание длилось недолго и, в сущности, было простой формальностью, ибо редакция уже получила одобрение Витте. Затем текст ответа, также изложенного по пунктам, протелеграфировали в Петербург. Таким образом, Петербург поставлен был перед совершившимся фактом. Когда я вышел от нашего шефа, то застал в коридоре толпу журналистов. Они ждали очереди, чтобы попасть к Витте и узнать новости из первоисточника.

30 июля / 12 августа. Наша компания выехала из гостиницы около 8 часов утра, на этот раз на катере, а начальство и Набоков отправились в автомобиле. Заседание началось с подписания протокола предыдущего совещания, после чего Витте заявил, что он рассмотрел японские условия и составил ответ, также по статьям. При этом он передал барону Комуре наши условия.

[Россия, принимая с оговорками большинство японских условий, отказывалась передать Токио Сахалин (ст. 5) и интернированные в нейтральных портах русские суда (ст. 10), платить какую-либо контрибуцию (ст. 9) и ограничить свои силы в водах Тихого океана (ст. 11)].

<…> Взглянув на наши условия, Комура заявил, что так как они изложены по-французски, то он просит дать ему некоторое время для перевода; он постарается ответить сегодня же или, в крайнем случае, завтра. Витте ответил, что хорошо, и предложил составить сообщение для журналистов, дабы успокоить их нетерпение.

По этому поводу Комура констатировал появление в газетах сведений о переговорах, отчасти верных, отчасти вымышленных. Разоблачения эти, по его мнению, приносят вред и могут вызвать недоразумения, а посему он предлагает впредь не делать газетам никаких сообщений, кроме официальных. Витте ответил, что ввиду чрезвычайных обстоятельств настоящей минуты трудно предупредить такие сообщения и вообще изолироваться от печати, тем более что среди находящихся здесь журналистов есть несколько, с которыми он давно лично знаком. К тому же много сведений получается, как видно, прямо из Токио. Поэтому единственный способ предупредить появление разоблачений и ложных сведений было бы оглашение всего, что делается. Но такая радикальная мера, само собою разумеется, представляет значительные неудобства. Другое же средство – дать взаимное обязательство не сообщать журналистам решительно ничего. Конечно, такое обязательство должно соблюдаться обеими сторонами, иначе оно теряет всякое значение. Хотя Комура ответил, что он предпочел бы последнее решение, но, по-видимому, каждая сторона решила поступать, как ей удобнее. Японцам нужна была тайна, и они продолжали секретничать. Русским же, по мнению Витте, нужна была широкая огласка, и, несмотря на обещание, он повел свою линию, т. е. осведомлял печать о происходившем.

Сегодняшние переговоры велись на четырех языках, и, по-видимому, так будет и далее. Витте говорил по-французски и, когда не находил слов или хотел выразиться убедительнее, то переходил на русский, причем переводил Набоков. Барон Комура говорил по-японски, а переводил на французский язык Адачи. Барон Розен вмешивался, когда Витте просил его разъяснить какой-нибудь вопрос и вообще когда видел, что перевод не совсем точен. Во время обсуждения послы курили, особенно много курил Витте. Мы же, т. е. секретари, слушали и записывали. Витте говорит негромко, но скоро, иногда скажет по-французски, затем переведет по-русски. Если ему казалось, что Набоков или Адачи перевели неудачно, он обращался к содействию Розена. Такахира курил молча, изредка перекидываясь словами с бароном Комурой.

После утреннего заседания японские уполномоченные отправились в гостиницу, обещав вернуться к трем часам. Витте и Розен поехали прокатиться по окрестностям. Я с князем Кудашевым занялись расшифрованием полученной из Петербурга телеграммы. Это был ответ на телеграмму Витте. В ней высочайше повелевалось отказаться от пяти японских требований, а именно: об уступке Сахалина, уплате контрибуции, уступке Южно-Маньчжурской железной дороги, передаче военных судов и предоставлении рыболовных прав на нашем побережье.

В Петербурге, вероятно, не думали, что все эти вопросы уже решены третьего дня самим Витте. Последний соблюдал внешнюю корректность, обращаясь для формы за указаниями, но действовал самостоятельно. Конечно, это мог позволить себе только Витте, ибо никто другой не взял бы на себя подобной ответственности. Для нас представлялось лишь непонятным, почему в числе неприемлемых условий, перечисленных в телеграмме, значилась также уступка Южно-Маньчжурской линии и предоставление рыболовных прав на нашем побережье. По-видимому, в Петербурге думали, что японцы очень добиваются мира и готовы отказаться от всех своих притязаний, или же там питали какие-то иллюзии и надеялись руководить переговорами. Во всяком случае, там заблуждались. Насколько я заметил, петербургская несговорчивость не произвела на Витте никакого впечатления. Прочтя эту телеграмму, он тотчас же телеграфировал, что наш ответ уже передан японцам. Телеграммы писались им в перерыве между заседаниями, у нас на глазах, почти без помарок и переделок. Лишь иногда он просил присутствующих не говорить слишком громко и не мешать.