С весны до осени - [6]

Живет на Совеге старик Николай Кильсиевич Морозов — на Совеге Морозовы, Дудины да Завьяловы, пожалуй, самые распространенные фамилии, — он всю жизнь плотничал. Избы рубил, амбары, ставил ветряные мельницы. Однажды из Костромы приехали люди и для музейных целей сломали и увезли последний ветряк. Все правильно: что отслужило и что способно поведать человеку о пережитом, пусть хранится в музеях. А Кильсиевич в толк не может взять и поспеть за логикой событий.

— Как в музей? Такую мельницу разорять! Она же на полном ходу. Сколько хлеба еще она может перемолоть!

И верно, он ставил ее, нет, не там, в Костроме, у стен Ипатия, на погляденье праздному туристу, а здесь, на вольном поле, за деревней, чтобы ловила она махами ветер и, вращая жернова, была общей кормилицей, а вовсе не забавой. То был для него и для его сверстников привычный мир вещей, он помнит соху, ветряные мельницы — они наполняли смыслом и чувством реальности жизнь. Можно ли сразу переварить и смириться, что однажды они потеряли всякую практическую ценность? Это значит признать, что и сам он и мир, окружавший его, тоже перемолот временем.

Эдаком я с другим пожилым человеком («Я три войны отломал», — говорит он, подчеркивая свой возраст), у него на повети в сохранности, без червоточины, стоят санки, на которых он еще до революции ездил в церковь венчаться. Волны века колыхали и Совегу и старика — голова могла оторваться, не то чтобы кругом пойти, — он хранит их до последнего, не желая расставаться.

— А пошто? — отвечает он на вопросы. — Я их в Солигаличе на базаре покупал. За них деньги плочены, девять рублей. И в них хоть сей момент запрягай лошадь и гони.

Куда гнать? Какую лошадь? Уже и лошади в деревнях наперечет, как редкие экспонаты. И вообще откуда это упрямство? Точно так же болели парусным флотом моряки, когда пар вытеснял парусину. Так летчики прощались с поршневыми самолетами ради реактивных. Так, в конце концов, случается ежечасно, в большом и малом — линяют преходящие истины, стареют вещи и перестраивается жизненный уклад.

Не вещный мир нам дорог. Разве лишь для музеев он имеет цену! Не мельницы и не сохи, не конная упряжь, годная лишь для катаний на масленицу, делают человека богатым и сильным духом.

Нынешней школьнице незачем знать, как собрать кросна — ткацкий стаи, а парню не нужно искусство ковки лошади. В телевизоре разобраться — иное дело. Трактором овладеть — похвально и необходимо. То есть потребность текущего дня, она диктует и строй мысли и определяет бытовой уклад.

Однако не так на белом свете все прямолинейно, дескать, старое находится в прошлом, новое — рядом и впереди. Все сложней и глубже. В избе, к примеру, горит электричество, а в сенях хранятся бабушкины кросна, о которые спотыкаются взглядом внуки. У околицы Лихотинки взмывает самолет и балабонит трактор — пейзаж пятилетки, куда как современно! — и тут же в лесистых берегах плещет Княжино озеро, окутанное туманом легенд, которые неизвестно когда родились, а по дороге бредет блаженный Андрюша — с корзинкой, он волен зайти в любой дом, и никто не откажет ему в ночлеге, а он, покурив хозяйского табачку, перед сном расскажет, как, обгоняя самолеты, он пешим ходил в Ленинград. Все уживается рядом и дополняет друг друга — белеет каменный воин среди берез и лик старой матери у окна в ожидании сына. Лицо России — нашей вечной Родины — всегда одинаково древнее и равно молодо…

Нет, мир, окружающий человека, несмотря на жесткую смену событий и, возможно, благодаря именно этой неизбежной последовательности, не плоскость, как изображение в телевизоре, где включил — появилось, выключил — все пропало, это безмерный объем, в котором полностью ничто не умирает и продолжает жить.

Председатель сельского Совета Александр Константинович неоднократно рекомендовал мне познакомиться с семьей Ивана Ивановича Баранова.

— Он с двумя сыновьями, Сергеем и Павлом, работает на пилораме, это человек каких поискать. Очень советую…

Иван Иванович известен прежде всего тем, что всякому делу он мастер. Ходил за плугом — в последних не значился. Воевал — без наград не остался. А сняв с рубашки погоны, устанавливал локомобиль — дал Совеге электросвет. Но было в его жизни событие, которое не только пополнило список заслуг — определило даже судьбу сыновей. Случилось это два года спустя после Победы. Иван гулял на собственной свадьбе. Год выдался голодный — страну ударил неурожай, — угощение на столе было скромным («Два кило ржи колхоз выдал на свадьбу»), а гостям было нечем одарить молодых.

Среди застолья теща неожиданно вышла на поветь, а вернулась с ящиком столярного инструмента. И жених, и невеста, и гости — все знали, чей это был инструмент. Принадлежал он хозяину дома, убитому на войне. Но жена долго не хотела верить в его гибель и, надеясь на чудо, берегла инструмент, чтобы, вернувшись, муж не обиделся, что она хоть на миг доверилась похоронной бумаге.

— Вот, зятек, — сказала она, — тебе от тестя подарок, а дочке приданое…

Никогда Ивану не доводилось раньше брать в руки ни долота, ни фуганка, и сначала хотел обменять он тот инструмент на хлеб, а вышло, что и самому пригодился, незаметно и рамы и двери вязать наловчился и бревно без нитки окантовать — стал Иван знатным столяром. А там Павел подрос, первенец, и нацелился было в трактористы, уверяя отца, что механизатор ныне главная фигура в сельском хозяйстве.