С Потомака на Миссисипи: несентиментальное путешествие по Америке - [102]

Беда Камамиса состоит в том, что он «сверхквалифицированный сорокавосьмилетний ученый», объясняют работодатели, то есть не подходит по образовательному и возрастному цензу на место простого учителя, а другого для него нет. И вот ученый в расцвете сил и знаний вместо своего любимого Сервантеса читает ненавистные «Информации по найму» и рассылает по всей Америке резюме своих трудов. Коллеги мягко, соболезнующе подтрунивают над ним:

— Чудак, зачем ему тратиться на почтовые отправления? Ведь и без того совершенно ясно, что человек с его данными, ищущий работу, — это законченный, стопроцентный Дон-Кихот!

Но судьба Джорджа Камамиса еще не из самых трагических. Куда хуже сложилась жизнь Роя Частека, специалиста по драматургии позднего Ренессанса. Он зарабатывает на кусок хлеба, торгуя своей кровью. Профессиональный филолог стал профессиональным донором.

— Безработица — вот вампир, который сосет мою кровь, — говорит Рой.

Трагедии современной Америки не менее жестоки и кровавы, чем трагедии Ренессанса, пусть даже и позднего…

А вот еще один Дон-Кихот из Калифорнии. Он осторожничает и не называет своего имени. Впрочем, в остальном он откровенен, и в словах его чувствуется ожесточенность:

— Мне пришлось занять шестьсот долларов, чтобы приехать сюда. Еще сорок долларов я заплатил Ассоциации за право участия в ее сессии. И номер в «Американе» обходится мне в пятьдесят долларов за сутки. И все без толку. Искал работу, нашел долги. Разговоры о том, что личные достоинства являются мерилом успеха в нашем обществе, — сущая чепуха. Посмотрите вокруг себя, и сами убедитесь в этом.

Я последовал совету калифорнийского Док-Кихота. По холлам «Американы» толпами бродили как неприкаянные никому не нужные доктора никому не нужных наук.

— Видимо, придется менять профессию. Ведь я не дервиш и одними залклинаниями не просуществую, — говорит калифорниец и, сделав паузу, добавляет: — Язык мой — враг мой.

Я не спорю. Ему виднее. Он полиглот…

Мыслю, следовательно — существую

Обслуга вашингтонского «Хилтона» — швейцары, гардеробщики, уборщицы, — обычно придерживающаяся философского взгляда на жизнь (их вполне можно причислить к древнегреческим школам циников и скептиков), впервые за долгое время вышла из равновесия и стала проявлять отнюдь не философское нетерпение. Виной тому была клиентура столичного «Хилтона», которую в те дни составляли сплошь философы, не доморощенные, а дипломированные. Любители, простите за невольный каламбур, невзлюбили профессионалов. По очень веской и с их точки зрения уважительной причине — профессионалы оказались весьма прижимистыми клиентами.

— Никто не дает таких мизерных чаевых, как философы, — скулили любители.

— Челядь «Хилтона» зарабатывает много больше, чем мы, — оправдывались профессионалы.

А собралось их в прославленном отеле ни больше ни меньше как две тысячи человек! Причем богатых, как Платон, среди них было кот наплакал. (Признаюсь, не совсем философский термин.) Остальные скорее смахивали на Диогена, только что вылезшего на свет божий из своей знаменитой бочки. Сходство это усугублялось могучей растительностью на их лицах и невзрачным состоянием их видавших виды хитонов и туник современного кроя.

Ежегодный форум американских философов, если верить здешней прессе, — зрелище для богов, своеобразный пир (по Платону), где столы ломятся под тяжестью интеллектуальных лакомств, где любая проза жизни возвышается до кантовского чистого неба, становясь трансцендентальной, имманентной и черт знает еще какой! На первый взгляд это подтверждается даже поверхностным наблюдением. Так, в книжном киоске наряду с непременным набором полупорнографических романов Роббинса и Уоллеса я обнаружил Аристотеля и Спинозу. (По окончании форума Аристотеля и Спинозу безжалостно убрали. Роббинс и Уоллес остались. Истина абсолютная всегда пользуется приоритетом перед истиной относительной.) Да и гомон, который стоял в «Хилтоне», резко отличался от обычной сухой трескотни заезжих бизнесменов и щебетания залетных туристок. Кругом звучала семантическая многоголосица и экзистенциалистская заумь. А чего стоили только одни семинары, например, на тему: «Находится ли ваша зубная боль в вашем же зубе?» или «Почему люди предпочитают удовольствие боли?» (Недаром говорится, что на вопросы, заданные одним глупцом, не в состоянии ответить и сотня мудрецов.)

Особой популярностью, во всяком случае у дилетантов, пользовался семинар «Философского общества по любви и сексу». Он проходил в утренние часы, что вызывало поток шутливых замечаний. («Любовь и секс — разве это не ночная тематика?») Но популярность семинара не выдерживала испытания временем, даже самым мимолетным. Как только председательствующий объявлял, например, что очередное заседание посвящается определению любви в «Симпозиуме» Платона, дилетанты или спасались повальным бегством, или мужественно и откровенно засыпали, видимо, наверстывая сон, упущенный в результате ночных практических занятий.

Выступая на одном из семинаров «Философского общества по любви и сексу», профессор Дональд Леви из Бруклин-колледжа развивал уже успевшую обрасти библейской бородой теорию о том, что вся человеческая деятельность мотивируется любовью, включая любовь к ближнему.