С Потомака на Миссисипи: несентиментальное путешествие по Америке - [101]

— А оно содержит сахар? — спрашивает Флинт.

— Да, но это вам полезно, — отвечает врач.

— Он у меня абсолютный вегетарианец. Он не потребляет даже сахар, — объясняет Алтея.

Флинт утвердительно кивает головой, а врач, улыбаюсь терпеливой иронической улыбкой, указывает на сосуд с глюкозой, подвешенный над кроватью больного и подсоединенный тонкой трубочкой к его венам.

Символическая картина!

Лэрри просит Алтею посидеть у его изголовья, пока он спит.

— А то еще, чего доброго, перестану во сне дышать, и никто этого не заметит…

Алтея, как «мистер Магнум», верно несет караул у постели отходящего ко сиу повелителя.

Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. И пошло. Он капля, в которой отражается океан. Вернее, страна, раскинувшаяся между Атлантическим океаном и Тихим, и стиснутая между Библией и «Хастлером».

Вашингтон.

Март 1978 года

Аукцион интеллектуалов

Язык мой — враг мой

В те дни или, во всяком случае, на тот один-единственный день нью-йоркский отель «Американа» следовало бы переименовать в «Вавилонскую башню». Многоязыкий говор звучал под его сводами — от древних вымерших и замерзших языков прошлого до языка будущего, весьма проблематичного и туманного. На паркете бального зала ломались копья по определению постмодернизма в западной литературе. В соседнем холле проходила схоластическая дискуссия о том, допустима ли четкая периодизация сменявших друг друга культур. А рядом группа дервишей из секты джеррахи исполняла ритуальный античный танец суфи — то был апофеоз семинара по устному творчеству народов Азии.

В тот день отель «Американа», или, вернее, «Вавилонская башня», был местом ежегодного сборища Ассоциации современных языков. Около десяти тысяч человек — правоверных, дипломированных «язычников» собралось здесь со всех концов Соединенных Штатов, чтобы поговорить всласть и по душам о времени и о себе на языке, доступном и понятном для всех.

Какой же язык объединил тьму лингвистов в стенах «Американы»? («Тьма» равняется десяти тысячам.) Английский? Эсперанто? Ни тот, ни другой. Великим объединителем тьмы лингвистов был язык нужды. Дело в том, что, по уже давно сложившейся традиции, ежегодная сессия Ассоциации современных языков не столько научный симпозиум, сколько биржа труда, на которую люди отправляются не в поисках истины, а работы. (Хотя, быть может, в этом и заключается истина.) Вот почему самыми популярными и читаемыми манускриптами на сессии были не редкие письмена, обнаруженные археологами, не блестящие доклады ученых с мировым именем, а объявления о работе, которыми были оклеены буквально все стены отеля. (Разумеется, предложение — щемящее душу «ищу» — многократно превосходило спрос.) Эта наскальная письменность конца семидесятых годов двадцатого века нагоняла густую, беспросветную тоску. Недаром делегаты сессии окрестили стену с объявлениями «Стеною плача». А один из них заметил с юмором висельника:

— Чтение объявлений на стене — последний шаг перед тем, как начинаешь лезть на стену.

Большинство делегатов было как раз из тех, кто занес ногу для последнего шага…

Устроители сессии сделали все, что могли, ради помощи безработным докторам наук. Они выступили в качестве своеобразной сводни между мужами, которых, в отличие от пушкинских юношей, науки не питают, и администрацией американских университетов и колледжей, которые выпускают из своих стен докторов лишь для того, чтобы не впускать их обратно. («Стены плача» имеются не только в одной «Американе», но и по всей Америке.) Однако свидание первых с последними — оно носило форму собеседований, интервью — было грустным и непродуктивным. Оно лишь подтвердило и без того ясную для всех истину — шансы на занятость практически равны нулю. Было невмоготу смотреть на ученых, судорожно расхватывавших стандартные формы «Информации по найму», обещавшей одно место на триста соискателей, с зарплатой меньшей, чем у ассенизатора.

«Стена плача»… Знакомство с ней служит весьма красноречивым комментарием к мифологии общества «всеобщего благоденствия», где даже самое изначальное из прав человека — право на труд, то есть на достойное существование, превратилось в фикцию, в бессмысленную и бесполезную бумажонку «Информации по найму». Правда, кое-где на мрачной палитре нет-нет да и промелькнет «светлое» пятнышко. Университету Манитобы нужен специалист по украинской грамматике; открылась вакансия преподавателя английской литературы в… Эль-Риадском университете в Саудовской Аравии; Принстон интересуется знатоками древнеяпонского языка. Негусто. А вот нечто более осязаемое. Центральное разведывательное управление объявляет наем желающих «реферировать» для него зарубежные издания. Всем хорошо известно, какие «референты» получаются из тех, кто клюнул на приманку ЦРУ.

— И «стены плача» имеют уши, — острили делегаты сессии Ассоциации современных языков по поводу завлекательных объявлений ЦРУ.

Джордж Камамис не желает быть «рыцарем плаща и кинжала». Он всю свою академическую карьеру посвятил служению иному рыцарю — рыцарю печального образа Дон-Кихоту. Доктор филологических наук Джордж Камамис — специалист по творчеству Сервантеса. Вот уже пять лет, как он перебивается случайными заработками, разумеется, не по специальности. К сессии (вернее, к аукциону) в «Американе» он готовился давно. Разослал всем потенциальным работодателям перечень своих научных трудов и журнальных публикаций, включая испанские. Адресатов было более чем предостаточно — целых сорок пять. Откликнулись лишь два — Каньон-колледж в Огайо и Окксидентл-колледж в Лос-Анджелесе. Когда Камамис подошел к столику, за которым сидел представитель первого колледжа, то оказалось, что он уже восьмидесятый по счету соискатель. Второй столик был пустым. Представитель Окксидентл-колледжа уже свернул паруса надежды. Прождав более часа в напряженном ожидании, специалист по Сервантесу вновь отправился к «Стене плача».