С палаткой по Африке - [42]

В какой другой стране иностранному исследователю разрешили бы путешествовать без соблюдения каких-либо формальностей? Я впоследствии несколько раз бывал в Либерии, за это время там сменилось три президента. Все они проявляли личный интерес к моим экспедициям и выдавали письменные удостоверения, на основании которых я мог в любое время и в любой обстановке рассчитывать на поддержку местных властей.

Как и во всех больших городах Африки, в Монровии существовал европейский клуб. Число лиц, приезжавших в столицу Либерии из заморских стран, было невелико, и каждый новый посетитель мог быть уверен, что еще до появления в клубе он уже служил темой для разговоров. Поэтому я нисколько не удивился, что меня там «знали» как охотника на слонов. И конечно, мне тут же задали вопрос:

— Сколько же слонов вы застрелили?

— Шестьдесят три, — сообщил я. Цифра была точной, так как я записывал в дневнике всю свою охотничью добычу — в общей сложности около 800 голов крупной дичи.

— Обманщик! — прозвучало в ответ. Такая характеристика, казалось бы, находилась в полном противоречии с овацией, которой было встречено мое появление. Я отхлебнул добрый глоток виски из своего бокала.

— Чего вы прибедняетесь? — произнес другой завсегдатай клуба. Не успел я возразить, как он продолжал — Вам не повезло! Вчера здесь был капитан X. Он, правда, незнаком с вами лично, но много о вас слышал. В Восточной Африке вы считались браконьером. Почему? Да потому, что ваша охотничья добыча так велика, что вы не смогли бы ее настрелять только вне заповедников. Не станете же вы отрицать, что лишь в одной Восточной Африке уложили больше ста слонов?

Я не стал отрицать. Я был даже горд тем, что моя слава мифического охотника достигла клуба в Монровии, где она могла принести мне только пользу, во всяком случае не вред. К тому же отрицание обошлось бы мне еще дороже. И я подтвердил то, что рассказывал обо мне капитан X.

Несколько дней спустя в клубе пил виски капитан У. Мне он был известен не больше, чем его коллега X.

— Обманщик! — загремело мне навстречу, когда я явился на вечерний «водопой». — Сто слонов! Да как вы могли утверждать что-либо подобное! Капитан У., приехавший из Капа и знающий Дар-эс-Салам, как свои пять пальцев, уверяет, что у вас было самое большее двадцать попаданий. Это в лучшем случае. Что вы на это скажете?

А что можно было сказать? Клубная болтовня, и ничего больше.

Все жившие в Монровии европейцы отговаривали меня от экспедиции в девственный лес. Особо убедительным доводом, по их мнению, служила история одного австрийца. Несколько месяцев назад он проник в глубь страны и якобы вернулся на побережье в чем мать родила, избитый до полусмерти. Я его не видел. А историями такого рода особенно любили развлекаться купцы, никогда не выезжавшие за пределы прибрежных городов. Я же умел ладить с африканцами.

Куда большего внимания заслуживали рассказы европейских старожилов о коварстве девственных лесов Либерии, особенно в дождливый сезон, который уже наступил. Но и эти указания у меня в одно ухо вошли, а в другое вышли. Я полагал, что «знаю» Африку.

Я действительно чувствовал себя как дома в вольных степях и редких лесах Южной Африки и в девственных зарослях у берегов Конго и Замбези. Мне были известны трудности жизни в местах, где непроницаемая завеса из листьев скрывает от человека дневное и ночное светила. В отличие от обитателей степи житель девственного леса сдержан, серьезен, угрюм. Он полон тайн, верит в демонов и «сверхъестественные» мистические силы, о которых ничего не ведает его собрат в степи и в саванне. Да и на европейского охотника действует своеобразие среды.

Ему вдруг кажется, что он заметил блеск слоновой кости, но действительно ли это бивни слона? Там, сбоку, колышутся кроны деревьев; можно подумать, что движение это вызвано пасущимися слонами. Слышится какой-то звук: не напоминает ли он урчанье в желудках слонов, не раз слышанное в лесах Восточной Африки?

Никогда мне не приходилось столько страдать от этого чуждого мне мира, как во время первой экспедиции в девственные леса Западной Африки.

Завеса из листьев там совершенно непроницаема. Не раз я убеждался в том, что всего в нескольких шагах от меня сквозь хаос сучьев, листьев и лиан незаметно проходили слоны.

Когда же на эту лиственную стену семь месяцев подряд круглые сутки льет дождь, даже «старейший» африканец приходит в такое настроение, какое врач по нервным болезням назвал бы хронической депрессией. Все становится безразличным, и только где-то внутри таится мечта о том, чтобы обсушиться.

Однажды ночью я проснулся. Очевидно, произошло нечто необычное — человек, привыкший к дебрям, ощущает это безошибочно. Я вслушался в темноту… Ничего, ни звука.

Ни звука? В том-то и дело. Дождь прекратился. Меня разбудила тишина.

* * *

Отыскать зверя, который, по мнению ученых, уже не существовал, оказалось не так-то просто. Кто целые годы жил в палатках с африканцами и сиживал у их костров, знает, насколько богата фантазия коренных жителей. И тем не менее в их словах содержится зернышко истины. Отнюдь не рекомендуется, вступая в беседу с африканцами, сразу же затрагивать важный для тебя предмет, зато необходимо внимательно прислушиваться как раз к таким рассказам, которые, на первый взгляд, являются вымышленными. Я расспрашивал об обезьянах и антилопах, птицах и жуках. Наконец речь заходила о крупных зверях девственного леса.