Вернуться — как пес возвращается… Ольгины бродячие псы, лайкоиды цвета песка и глины, которые провожали ее в школу и встречали после уроков. Лайкоиды — папино словечко…
Идти в хвост снижающегося самолета было трудно, как в гору.
* * *
Мосластый так и не ушел: уселся напротив и теперь торопливо подгонял ремень под свой костлявый торс. Пристегнувшись, он ловко перегнулся через подлокотник в проход и назад, к своим знакомцам за Яниной спиной. Оживленно спросил, продолжая разговор:
— Так что там с архивами?
— Представь, — донеслось из-за спинки сиденья, — уже собрались участки под огороды продавать, и тут всплыло. Скандал! Под самым носом, чуть ли не в черте города! Такие запасы — и до сих пор не в разработке…
Самолет ухнул вниз, резко заложило уши. Яна вцепилась побелевшими пальцами в подлокотники; перед глазами поплыли пятна, яркие, как нарисованные голодным художником фрукты.
— Дай угадаю! — пробился сквозь гул враз просевший голос. — Месторождение Коги?
* * *
…Клеенка на обеденном столе разрисована невиданными плодами. Бок оранжевой груши потерся на сгибе. Хвостик отсечен оставленной кухонным ножом царапиной. По краю полной тарелки — тускло-зеленая надпись «Общепит». Яна пробегает взглядом буквы с завитками, держа ложку навесу, оттягивая момент, когда придется проломить корку жира и зачерпнуть суп. Поле зрения слева ограничено газетой. Где-то за ней скрывается папа, — видны только бледные голые локти и рыжеватый вихор. Низко гудит газовая колонка. Форточка открыта, прохладный ветер с моря шевелит красные клетчатые занавески, подхваченные лентами. Слышно, как на помойке за домом скандалят чайки…
Яна опускает ложку, придавливает жир и разбухший рис, выцеживая жижу. Косится на пустую Лизкину табуретку. Неделю назад Лизку отправили на материк с ее бабушкой, но табуретка так и стоит на ящике. В поле зрения попадает рукав тети Светиного халата, — ярко-красного, простеганного мелкими ромбиками, едва достающего до колен. Яна поспешно отводит взгляд, подносит ложку ко рту. Застывший жир с крупинками фарша касается губ. От него пахнет луком и затхлой морозилкой. Яна через силу глотает, скорчившись над тарелкой. Короткие рыжие лохмы свешиваются на лицо.
— Ты доешь когда-нибудь? — спрашивает тетя Света. Яна наклоняет голову еще ниже, торопливо зачерпывает гущу. Сует ложку в рот так быстро, что металл больно бьет по зубам, и тут же давится. На глазах выступают слезы.
— А ну быстро…
Коротко дребезжит дверной звонок, и Яна вздрагивает всем телом. Слева шуршит, складываясь, газета, справа мелькает красная ткань. В коридоре бубнят голоса. Яна поднимает голову и смотрит на раковину. Не успеть. В тарелке осталась только гуща, пропихивать ее сквозь слив слишком долго.
— Спасибо, разве что чаю, — говорит гость, входя на кухню.
Папа убирает ящик из-под Лизкиной табуретки, усаживает гостя — высокого, костлявого, больше похожего на старшеклассника, чем на настоящего взрослого. Тетя Света вынимает из хлебницы печенье, недовольно звенит ложечкой, размешивая сахар.
— Ну что вы, зачем же, — бормочет гость. Вертится, устраиваясь на Лизкиной табуретке.
Яна знает его. Его распределили в О. недавно, и папа зовет его Пионером. Говорит, что Пионер воображает себя хорошим геологом, а сам поля не нюхал. И сейчас папа щурится, как будто вот-вот засмеется, но Пионер сидит со страшно важным видом и ничего не замечает. Яне хочется, чтобы он ушел.
— Я, Александр Сергеич, вообще-то по делу, — говорит Пионер. Вытаскивает из кармана пачку скрученной в трубку бумаги, иностранной, сплошь покрытой иероглифами. Папа громко откашливается — «кх-кх!» — как всегда, когда кто-то делает глупость. Пионер безмятежно развязывает ботиночный шнурок, стягивающий бумажный сверток, и рассеянно берет печенье.
Яна вдруг вспоминает, что в большой комнате за диваном спрятан леденец, а еще — книжка, «Черная стремнина» Уильяма Денбро. Отпечатанная на серой газетной бумаге, с буквами такими мелкими, что они пляшут перед глазами, очень взрослая книжка. Яна не решилась бы взять ее, если бы не знала, что папе дали ее почитать на две недели и, значит, он не вспомнит о книжке еще дня три. Пока Пионер в гостях, папа с тетей Светой останутся на кухне; у Яны будет полчаса, а то и целый час.
Она не жуя заглатывает суп. Из тарелки летят брызги и тут же застывают на клеенке крошечными белесыми полушариями. Пионер загораживает ладонью свои иностранные бумажки, смотрит на Яну с недоумением.
— Ну что ты глотаешь, как гусь, — говорит тетя Света.
Яна замедляется. Часы над столом громко тикают, отъедая ее время. Пионер отпивает чаю, разглаживает ладонью иностранные бумаги.
— Помните, вы в субботник отправили меня на склад, таскать ящики с образцами? — говорит он. — Там был этот мужик… завскладом, или архивом, ну, этот, на ворону похож…. Он нашел ящик со старыми документами. Ну и я… — Пионер краснеет, — я позаимствовал. Я понимаю, такому место в музее, я, конечно, верну, но уж слишком любопытно. Я, знаете, не сразу пошел на геофак, сначала родители настояли, чтобы… — папа чуть фыркает, и Пионер сбивается. — Ну, в общем, я немного соображаю по-японски, — смущенно говорит он. — И вот…
