С глазу на глаз со сфинксом - [24]

После третьей или четвертой рюмки виски он со слезами на глазах говорит мне, что прекрасно понимает все убожество своего творчества, что он хотел бы рисовать совсем по-иному. Но что же делать? (Тут следует красноречивый жест.) Жить-то надо!

Смотрю на сидящего рядом с кислой улыбкой Хасана. Весь этот вечер он был молчалив и хмурился. Отлично понимаю, что его подавляет. Не с этой стороны он хотел бы показать мне современных египетских художников.

Когда вся наша компания, к которой присоединяются и хозяева, направляется в другие мастерские Аль-Замалика, Хасан, я и Махмуд, которого мы здесь встретили, тайком покидаем это общество.

Мы выходим из комфортабельного дома; до ворот нас провожает привратник в красной феске и длинной белой галабии. Погруженная в жаркий спор, я иду, не глядя под ноги. Вдруг спотыкаюсь обо что-то мягкое и живое. На земле, под забором лежит человек. Он положил себе под голову сверток из лохмотьев. Сердце у меня сжимается. Махмуд, легко сжав мой локоть, говорит:

— Да, мэм, таков Египет.

Мы находим такси и переносимся в старый район, города, который я уже успела полюбить всей душой.

В мансарде дома на узкой улочке, поднимающейся почти отвесно, между стеной древней мечети и белой стеной, окружающей сады бывшего гарема паши, находится симпатичная квартирка и мастерская Хасана.

Восхищаюсь уютным устройством маленьких, будто кукольных комнатушек. Затем Хасан подводит меня к окну и говорит:

— Смотрите лучше сюда. Вот в чем величайшее преимущество и очарование моего жилья.

Окна квартирки Хасана выходят на сады бывшего гарема. За стеной, по которой стелются какие-то вьющиеся растения, покрытые лиловыми душистыми цветами, свет луны озаряет буйно разросшийся сад и белеющие в его глубине ажурные стены дворца. Над белыми куполами поднимаются тонкие башенки. Между ними подвешена подковка луны, совсем как на дешевых базарных открытках.

И все же этот вид таит в себе столько очарования и какой-то чувственной прелести, что я долгое время не могу оторвать от него глаз. Невольно мысль уносит меня в давние времена, когда по тенистым аллеям этого сада прогуливались обитательницы гарема властелина Египта.

Мягкое прикосновение руки Хасана прерывает мои мысли.

— Теперь вы понимаете, почему я устроил свою мастерскую именно здесь, — говорит он. — Ну, а кроме того, — добавляет он, рассеивая, как обычно, предыдущее впечатление, — этот район значительно дешевле. В Аль-Замалике может себе позволить жить Сагини, а не я.

Пока Махмуд и Хасан готовят кофе, я осматриваю эскизы и рисунки. Некоторые из них очень интересны. Особенно нравится мне проект мебельного гарнитура И несколько образцов тканей.

— Знаете, мэм, — говорит Махмуд, — Хасан сразу после окончания Академии получил заграничную стипендию, но отказался от нее.

— Почему вы эго сделали? Ведь это настоящее сумасшествие!

— Вовсе не такое, как вам кажется. После окончания учебы я пришел к выводу, что с моими способностями мне не стать выдающимся художником. Вот почему я решил стать искусствоведом-критиком и журналистом. Но, чтобы писать об искусстве вообще, надо прежде всего хорошо знать искусство собственного народа. Поэтому я поехал к самим истокам египетского искусства, в Луксор, и там, в окружении древних гробниц, храмов и самых ценных памятников нашей культуры, провел несколько лет. Вернулся я лишь тогда, когда сложные вопросы нашего древнего искусства немного-для меня прояснились. Несколько лет — это, разумеется, недостаточный срок для их изучения.

Смотрю в темное лицо Хасана и не вижу на нем обычной иронической улыбки. В этот момент взгляд его тверд и собран.

Кажется, я нечаянно коснулась самого важного и трудного для него вопроса.

— Когда вы едете к вашим археологам? — спрашивает он минуту спустя.

— Я бы хотела послезавтра утром.

— Это хорошо, так как, если вы захотите, я вам покажу завтра наше изобразительное искусство с другой стороны… с самой лучшей.

— Вероятно, лишь после обеда, — вмешивается Махмуд. — Ведь на утро польские художники и мэм приглашены к нам, в Академию.

— Превосходно! Там вы познакомитесь с профессором Висса Вассафом, а после полудня мы поедем смотреть его интересный эксперимент. Ладно?

— Ладно.

СЕМЬЯ ИЗ СТАРОГО КАИРА

Наши художники всегда окружены молодыми египетскими скульпторами и живописцами. Это преимущественно студенты последнего курса или прошлогодние выпускники каирской Академии изящных искусств. Некоторые из них были в Варшаве на фестивале. Они говорят о нашей стране с таким энтузиазмом, что мне становится неловко. Они либо не сталкивались с темными сторонами нашей жизни, либо говорят так просто ради того, чтобы нам было приятно. Как я не раз замечала, в Египте вообще говорится и делается много вещей только для того, чтобы доставить удовольствие ближнему.

Думаю, что в известной степени такое представление о Польше создалось потому, что половина молодых египтян оставила свои сердца в Польше. Например, молодой скульптор Махмуд Ганима показывал мне фотографию красавицы Ганки Б., студентки Варшавского университета, Мустафа — какой-то студентки Академии физического воспитания, а Софы — ученицы музыкальной школы в Кракове. Все они мечтают отправиться учиться в Польшу. Да и не только они. Атташе по делам культуры нашего посольства рассказывал мне, что уже несколько десятков молодых художников обратилось к нему с просьбой помочь им поехать в Польшу для продолжения образования. Вне зависимости от того, обязаны ли мы нашей популярностью Дуниковскому и Кулисевичу или светлым волосам и голубым глазам варшавянок, стоит оказать содействие этим молодым художникам, стремящимся в Польшу.