С глазу на глаз со сфинксом - [11]

Теперь, стоя перед Сфинксом, я вижу, как за его головой спускается за горизонт солнечный диск. Перед моими глазами и видимый бог и его каменное изображение.

Там, где я сейчас нахожусь, останавливались у врат царства мертвых траурные шествия, возносившие молитвы над мумиями фараонов IV династии. Теперь по пустому кладбищу в свете угасающего дня мелькают фиолетовые полосы света, как бездомные Ка, блуждающие в поисках извлеченных из гробниц мумий фараонов. И, несмотря на глубокую тишину и спокойствие, мне все время кажется, что в воздухе слышатся стоны рабов, умирающих под пирамидами, крики мятежной толпы, мелодии отзвучавших тысячелетия назад песен.

Пронзительный звук автомобильного гудка возвращает меня к действительности. В сотне метров от себя я вдруг замечаю коренастую фигуру Али Бабы. Размахивая плащом, он делает отчаянные знаки. Надо возвращаться. Я совсем забыла, что мы отправляемся теперь с визитом на его виллу, где нас давно ждет вся его семья.

Едем улицей Пирамид. Машина останавливается возле белой стены сада. У открытой калитки нас ждет полная дама; ее темные волосы уже тронуты сединой. Она мила и симпатична. В юности она, несомненно, отличалась красотой. Это жена Али Бабы.

В саду нас встречает группа египтян, среди них много знакомых журналистов и художников. Супруга профессора представляет мне красивого одиннадцатилетнего мальчика, своего младшего сына Тамима.

Пока гости рассаживаются в тени беседки, покрытой лиловыми цветами какого-то декоративного растения, Тамим ведет меня в детскую посмотреть его рисунки и коллекцию марок.

Большими бархатными глазами, очень похожими на глаза его матери, Тамим с интересом следит за тем, как я просматриваю его картонные листы.

В школе, где учится Тамим, недавно проходил конкурс детских рисунков, связанных с войной и последними политическими событиями. Несколько его рисунков получили хорошие отзывы. У мальчика явно сатирическая жилка, притом с политическим уклоном. Кроме Идена, который свалился в Суэцкий канал, Даллеса и упавшего с верблюда Пино, любимой темой рисунков Тамима являются танки и самолеты. Но только над ними всегда летают голуби мира.

В детской появляется и старший брат Тамима, столь же милый и красивый, — четырнадцатилетний Салех. Он неплохо говорит по-английски, поэтому мы переходим с языка жестов к нормальной речи.

Салех увлекается географией, филателией и театром. Он показывает мне прекрасную коллекцию марок стран Африки и Ближнего Востока. Думаю, что она возбудила бы зависть многих наших выдающихся филателистов. Но я увидела в комнате мальчиков и нечто иное — фотографии любительского театра. Под тюрбанами, бородами и усами узнаю моих новых юных друзей. Они рассказывают наперебой, что часто устраивают дома представления. Зрительным залом служит сад у беседки — там сейчас собрались все гости. Терраса заменяет сцену.

Пьесы, поставленные Тамимом и Салехом, — их собственное творчество. Но, как объясняет старший брат, в их основе лежат народные предания.

Эти непосредственные, интеллигентные, хорошо воспитанные мальчики характеризуют атмосферу этого дома. Глядя на их небольшую, но удобную комнату, на полки с книгами, изящные рисунки на стенах, никак не могу отделаться от впечатления, что вряд ли увижу много таких домов в Египте. Семья Шерифов, несомненно, принадлежит к местной интеллектуальной элите.

В комнату врывается Али Баба. Хотя ему импонирует моя дружба с его сыновьями, он просит меня вернуться к обществу и принять участие в ужине.

Солнце уже зашло, поэтому даже самые благочестивые мусульмане могут отведать кофе и апельсинового сока. Жена профессора, прекрасная хозяйка, угощает нас несколькими сортами печений — замечательными произведениями домашней кухни.

Возвратившись к обществу, я узнаю, что нам предстоит визит в ателье двух молодых художников — ваятеля Самуэля Генри и живописца Махмуда Амара, живущих в соседней вилле.

Уже наступила ночь, и я чуть ли не ощупью иду через сад вслед за опередившими меня товарищами.

Вилла художников построена в ультрасовременном стиле, но скромно и просто. На втором этаже в двух обширных комнатах с верхним светом находятся мастерские.

Молодые люди сняли эту виллу пополам. Амар, здоровенный парень, смахивающий скорее на спортсмена, чем на художника, показывает два своих полотна. Одно из них, под названием «Порт-Саид», производит сильное впечатление. На нем изображена маленькая девочка, которая с ужасом смотрит на приморский пляж, изрытый бомбами и перерезанный проволочными заграждениями. На втором полотне нарисован клоун на цирковой арене. Громадный амфитеатр зрительного зала пуст, но клоун с упрямым отчаянием показывает свои номера. Картина интересна по идее и цвету, но не доработана по форме.

Амар пытается уловить из различных замечаний наше мнение. Вижу, что для него оно имеет большое значение. В Каире, как мне объясняет один из журналистов, Амара считают многообещающим художником.

Мне все же больше по душе творчество его друга и соседа — Самуэля Генри. В строгих формах его скульптур ощущается возврат к лучшим традициям древнеегипетских ваятелей. Особенно поражает это в статуэтке деревенской девушки с глиняной амфорой на голове. Изгиб напряженной шеи напоминает мне головку прекрасной царицы Нефертити.