С чистого листа - [88]

Лента пылающих факелов вилась все выше в гору, и каждый шаг был исполнен упертой решимости. Они взбирались на широкое скалистое плато Масада — важнейшее из символических мест Израиля. В 72 году нашей эры, во время первой еврейско-римской войны, группа еврейских воинов, так называемых «кинжальщиков»,[28] укрылась в крепости на этой вершине. Армия Флавия Сильвы вела осаду, и, соорудив насыпь из земли и камней, римляне сумели подняться к стенам крепости и пробить их с помощью тарана. Но внутри не нашли ничего, кроме мертвых тел. Евреи — все девятьсот шестьдесят человек — предпочли погибнуть от собственных мечей, чем попасть в плен к врагу. Теперь для каждого отряда молодых бойцов, заканчивавших начальный курс в израильской армии, проводили ночную церемонию в старинной крепости Масада.

Марш продолжался долго, но Юзи и его товарищи были так сосредоточены, что для них он пролетел как одно мгновение. То был их час. Тяжело дыша, они выстроились в каре; подняли бело-голубые флаги; и церемония началась.

Юзи никогда не забудет чувства, которое испытал тогда, в медных отсветах факелов, стоя плечом к плечу с людьми, вместе с которыми учился воевать. Сейчас, в кабине самолета, он ощущал себя легким, необремененным, свободным, далеким от всего, что могло потянуть его вниз, ограничить; тело казалось почти прозрачным, сотканным из радуги. Но в ту ночь на вершине Масада, ступая по камням, которые девятнадцать веков назад еврейские воины окропили собственной кровью, он чувствовал себя вросшим в землю. Нет, не просто вросшим в землю — он ощущал себя частью земли. Будто огромные валуны, песок и пыль Израиля слепили статую в форме человека; будто залитая кровью земля праотцов ожила в нем. Его скелет был высечен из священного камня и стянут грязью Мертвого моря; его глазные яблоки были шариками кристаллизовавшейся соли, а по руслам его вен текла лава еврейской гордости. Ибо это место принадлежало ему по праву рождения, это была суть его наследия, в равной степени проклятого и благословенного. И когда церемония подошла к финальному, воодушевляющему аккорду, Юзи открыл рот вместе со всеми собратьями, их зубы сверкнули в сумраке, точно сколы мрамора, и раздавшийся звук был громом тысячи землетрясений: Масада больше не падет! Масада больше не падет!

Юзи медленно заскользил к поверхности яви и обнаружил, что с ним говорит Коль. Тот рассказывал что-то о Куме и Натанзе, что-то о Насрин. Он говорил, чтобы Юзи не переставал верить, не забывал, кто он. Потом Юзи проснулся и понял, что бормотал во сне, говорил: «Прочь из моей головы! Ты когда-нибудь оставишь мою голову в покое?» Он бросил взгляд на пилота. Тот избегал смотреть Юзи в глаза и делал вид, будто ничего не слышал.

Двигатель теперь урчал громче; самолет шел на снижение. Пилот, не глядя на Юзи, протянул ему наушники. «Смотри, — сказал он на ломаном арабском. — Смотри вниз. Сирия».

Юзи посмотрел. Удивительно, но в груди у него екнуло — как будто он опять дома. В конце концов, это Ближний Восток; от Дамаска до Тель-Авива всего сто тридцать миль. Впрочем, прилетая в Тель-Авив, Юзи никогда так не размякал. Когда он приземлялся в Израиле, его эмоции были гораздо более противоречивыми. Особенно на рейсах «Эль-Аль», когда компании подростков затягивали традиционные песни и Юзи ловил себя на том, что не знает, что чувствовать. С Сирией почему-то было проще. Не так запутанно. Здесь он был свободен от бремени патриотической верности и мог оставаться самим собой.

Оперативник НРО на удивление мягко посадил «боинг». Юзи и Насрин покинули самолет вместе с остальным экипажем. Не успело средиземноморское солнце коснуться кожи Юзи, не успел он вдохнуть чистую, пряную духоту местного воздуха и услышать энергичные голоса местных жителей, как его организм начал перестраиваться, точно компьютер на параметры по умолчанию. В прошлый раз, когда Юзи был в Дамаске, он выполнял операцию под прикрытием для Моссада. Тем не менее вернуться сюда было приятно. Юзи с Насрин прошли таможенный контроль без сучка без задоринки и попали на место встречи вовремя.

Сирийские агенты оказались точь-в-точь такими, как представлял Юзи: черные костюмы, темные очки, ни намека на утонченность или щегольство. Однако, как ни странно, эта прямолинейность помогала им растворяться в толпе. В стране вроде Сирии, где главным оплотом и надсмотрщиком была тайная полиция, таким людям не удивлялись. Юзи с Насрин усадили на заднее сиденье легковушки и повезли по улицам послеполуденного Дамаска. Повсюду желтели такси, теснились и толкались люди, мелькали хиджабы, а иногда и никабы женщин, корзины фруктов на головах у мужчин. И со всех сторон смотрели портреты президента и других выдающихся деятелей — демонстрация преданности режиму была для Сирии правильным ходом, и для этой цели как нельзя лучше подходили изображения главных его столпов, лепившиеся куда ни попадя.

Машина, в которой громко играло радио «Аль-Мадина FM», выехала за черту города и повернула на север. К удивлению Юзи, никаких следов волнений не было видно. По обе стороны тянулась бежевая гладь нетронутой пустыни, а дорога перед глазами подрагивала от летнего зноя. Вскоре не осталось ни рекламных щитов, ни аварийных заграждений, ни даже дорожной разметки. Только длинная змея асфальта, ползущая по бескрайней пустыне. Радио продолжало орать, арабские перезвоны сменялись рекламой и выхолощенными политическими дискуссиями, а Насрин с Юзи притихли, смотрели каждый в свое окно и думали каждый о своем. Сначала агенты на передних сиденьях тайком поглядывали на них в зеркало заднего вида. Потом Юзи дал им по сигарете, и все трое мужчин закурили, пуская дым в окна. Это успокоило сирийцев, и вскоре напряжение спало. В салоне постепенно воцарилась атмосфера дружелюбной скуки.