Ржавые листья - [118]

Печенеги налетали. Всадники росли, от топота конной громады ощутимо дрожала земля. Первый ряд наставил копья, уперев тупые концы ратовищ в землю, второй уложил копья первому ряду на плечи. Третий ряд поднял луки, и в грохоте копыт ясно был слышен дружный скрип тетив.

— Бей! — гаркнул Отеня, взмахнув рукой. Блеск нагого клинка был виден всем.

Отеничи бросали стрелы в надвигающийся конный вал без удержу. А расстояние стремительно сокращалось, и вот степная конница уже на рожнах длинных рогатин.

Налетели.

Врезались.

В рёв,

в звон и треск,

в рык и мат,

в конской ржание и хрип…

Бешеный натиск степной конницы заставил чуть попятиться пешие сотни Отени — печенеги число превосходили вдесятеро.

— Долго не простоят, — равнодушно заметил Самовит, глядя на то, что творится на склоне холма.

Волчий Хвост в ответ повёл плечом и разомкнул пересохшие губы:

— Как не умел Куря правильным строем воевать, так и не научился. Мало не всю рать в бой бросил. Ещё чуть выждем…

— Держись, братие! — орал новогородец, орудуя мечом. Отбросил иссечённый щит, как досадная помеха, перехватил рукоять двумя руками и развалил очередного степняка наполы. — Н-на!

А рядом ткал непроницаемые стальные тенёта заново откованный меч Твёрда — два побратима на этот бой стали рядом, в пешей рати, добровольно вывались принять на себя самый сильный удар печенегов.

Конные сотни Кури споткнулись на упрямых русичах, как на пеньке — ни вперёд, ни назад.

— Вперёд! — рявкнул Волчий Хвост, вырывая из ножен меч. Махальные за его спиной дали знамено второй конной рати — Люту Ольстичу.

Полтысячи конной кованой рати орущим и свястящим клином выкатились из дубравы, рванулись в левое крыло печенегам. Хлынули, рассыпаясь по широкой луговине, вытягиваясь длинным и жадным железным многоногим языком.

А из второй дубравы таким же потоком неслись жадные до боя «козары» Люта Ольстича. И сам юный гридень рвался во главе дружины — ещё раз помстить за тот степной разгром, давний уже, но оттого не менее памятный, когда они с отцом да с ратью прятались от Кури мало не по всему Дикому полю.

Твёрд рухнул на колено — степной всадник ударил его конской грудью в плечо. И тут же радимского кметя накрыла гулкая, лязгающая и орущая толпа, пронзила холодной острой сталью.

— Твёрде! — бешено заорал Отеня, рванулся к месту гибели друга, пробил сплетение человечьих и конских тел, расплеснул в стороны бешеный стальной водоворот, но мечевое лёзо увязло где-то позади, а из гущи боя вдруг высунулось копьё, воткнулось куда-то за пазуху.

Свои кмети выхватили новогородского гридня из вражьих рук, оттащили назад, а он хрипел, брызгая кровью:

— Твёрда! Твёрда мне сыщите!

А степняки вдруг поворотили назад, отходя прочь от остатков упёршейся Отениной рати.

Удар лесной окольчуженной конницы был страшен и неотвратим. Два лязгающих клыка вонзились в толпу степняков, и кованая рать рвала и грызла, отлетали в стороны изорванные ошмётки — трупы, раненые и искалеченные. С пронзительным жалобным ржанием бежали по полю злые степные кони с пустыми сёдлами.

Куря невольно застонал, созерцая мгновенное избиение его войска — отборные удальцы, юные баатуры Канглы-Кангара десятками гибли под урусскими мечами.

— Сырчан! — закричал он криком раненого зверя.

Последние пять сотен воев хлынули в бой. Каган горячил коня, его меч просил урусской крови, рвался к горлу Волчьего Хвоста.

Ломано-гнутая, пыльная коловерть боя вдруг распалась перед Волчьим Хвостом, открыв простор для разбега коней. Но и этот простор стремительно съедался летящими внапуск сотнями Кури — хакан сделал свою последнюю ставку.

Схлестнулись, увязли в кровавую лязгающую пластовню. Горлинка, кою по наказу отца берегли двое зброенош, так и не дав ей окровавить саблю, внезапно оказалась одна — оба зброеноши пали, побитые печенежьими стрелами. Прямо на неё вынесло двоих степняков, первый, зловеще скаля зубы, уже тянул к ней укрюк.

Ну да! Не для того отец и брат столько учили её биться, чтоб в первом же настоящем бою её, как деревенскую девку повязали верёвкой и пользовали потом всем десятком под похотливый хохот!

Горлинка поднырнула под ратовище и достала степняка концом сабли, обронив наземь малую каплю крови — по самому кадыку чиркнула. Печенег повалился с коня, обронив укрюк, а Горлинка уже сшиблась со вторым.

С лязгом разбрасывая искры, скрестились два нагих клинка, и девушка вмиг поняла, что на сей раз на него вынесло ворога не по силе. Ворог превосходил её и в науке мечевого боя, и в силе. Первый же удар мало не отсушил девушке руку, от второго она увернулась — благо коня отец дал резвого, из Свенельдовой добычи.

И тут же узнала врага:

— Игрень!

— Был Игрень, ныне Сырчан меня зовут! — каркнул вороном болдырь, целя девушке в лицо. — А ну-ка отбей, воеводская дочь!

Была нужда! Горлинка поднырнула под клинок, норовя повторить приём, коим свалила укрючника. Ан нет! — Игрень подставил щит — слабый, печенежий плетёный из тальника щит, но удар отбить достало. Лопнула кожаная обкладка, высунулись из реза рассечённые концы прутьев. И почти тут же меч Игреня приласкал её плашью по макушке. Перед глазами поплыло, шевельнуть рукой и то стало трудно, словно не саблю вздымала поляница, а бревно неподъёмное.