Ржавчина в крови - [37]

— Лавиния?

— Аминь, — произнесла она. Голос прозвучал холодно и громко, как если бы она уже не опасалась, что войдёт мать и застанет её у телефона, как будто это больше не имело для неё значения.

— Уже поздно. Завтра ещё поговорим, если хочешь, now we’re both too tired for talking, I guess[161],— предложил я, но напрасно: она положила трубку, еле слышно произнеся: Good-night[162]. Да, завтра мы вернёмся к этому разговору, после съёмок, завтра.

Я лежал, некоторое время глядя на движущиеся тени на потолке, и незаметно для себя заснул, оказавшись в объятиях Морфея, с одной только радостной мыслью, за которую мог ухватиться: фильм спасён, в конце концов, мне удалось спасти его.

Наутро я проснулся с ощущением, будто и не спал вовсе: ни сновидений, ни отдыха. Ныли руки и ноги, как бывает при простуде, голова тяжёлая, в висках стучит. Почистил зубы ещё до завтрака[163]. Посмотрел в окно… Небо пасмурное. На всякий случай надел футболку, которую купил в Лондоне несколько лет назад, в магазине поблизости от Чарринг-Кросс, но которая всегда была велика мне. Расправил ее на себе и, спустившись в холл, жестом поздоровался с Ледой. Как всегда, мы оказались первыми. Обсудили предстоящие дела и время, когда и за что приниматься, я поинтересовался, хорошо ли она спала.

— Более или менее, — ответила Леда. — А ты? Удалось уснуть?

Я кивнул, хотя мне казалось, будто и не спал. Ощутил боль в шее, когда повернулся посмотреть, как надменно шествует Эвелин; немного позади неё неслышно двигалась Лавиния. Увидев меня, обе вздрогнули, но по-разному: Эвелин — с недовольством, Лавиния — с удивлением. Проходя мимо, она смотрела на меня во все глаза, не отворачиваясь, словно хотела что-то сказать, но мать обернулась к ней и подтолкнула в ресторанный зал. Я тоже хотел было заговорить с Лавинией, но не успел, мне оставалось только молча проводить взглядом мать и дочь.

— Не хочу есть, но зайдём, выпьем кофе? — предложил я Леде.

Её пальцы коснулись моего локтя, пробежались по предплечью и слегка стукнули по нему.

— Конечно. Просто необходимо. Сегодня будет долгий день.

Постепенно, один за другим, явились на свет божий все актёры. Китти выглядела бледной, замученной, пожаловалась, что болит спина, что читала до рассвета, надеясь уснуть.

Я заверил её, что в роли опечаленной матери, чувствующей себя виноватой, она будет великолепна.

Джеральд казался единственным, кто не утратил хорошего настроения. Судя по пунцовым щекам, он недавно пьянствовал, но глаза блестели, говорил отчётливо, не спотыкаясь, приобняв меня за плечо, шепнул на ухо: ему очень жаль, что подошли уже к последней сцене, — и засмеялся.

— Yeah[164] — произнёс более глубоким, чем обычно, голосом Ален, приобняв меня с другого боку. Они все будут скучать по мне.

— Я тоже, — признался я. Тоже буду чувствовать, что недостаёт их, каждого по-своему и одинаково сильно.

Но это ещё не конец, и, прежде чем грустить, мы ещё отметим наше событие: вечером нас ожидает ужин, я заказал тратторию недалеко от замка Святого Ангела, где наедимся до отвала и провозгласим последний итальянский тост. А туманным утром наша «Веселая компания» действительно разойдётся, и мы попрощаемся наконец формально. Не навсегда, я надеюсь.

Френсис появился последним, мне показалось, он пришёл с улицы, словно и не спал у себя в номере, запыхавшийся, взъерошенный, как и в ту ночь во время нашего трудного разговора. Он не стал завтракать, не подошёл ко мне, не взглянул на меня.

И все отправились на съёмочную площадку. Пришли в павильон вовремя, даже на десять минут раньше. Склеп мрачно сомкнул над нашими головами свои своды, включились софиты, задвигались камеры; Федерико что-то согласовывал со звукооператором, пока микрофоны волшебным образом исчезали в складках костюмов и в колоннах.

Отступая назад, я нечаянно коснулся плеча Эвелин, но не обернулся, чтобы извиниться, притворился, будто не заметил, и продолжал разговор с Ледой; потом щёлкнул пальцами, желая подозвать Френни, сидевшего в тёмном углу и возившегося со своим кинжалом в ножнах, а Лавиния стояла неподвижно рядом со мной.

— So, here we are[165] — сказал я и нервно потёр руки. Мне хотелось знать, всё ли им ясно, не нужны ли ещё какие-нибудь объяснения, прежде чем стукнет хлопушка и я, перекрывая в павильоне все звуки, произнесу команду «Мотор!».

Они посмотрели друг на друга, затем одновременно повернулись ко мне и опустили голову, глядя в пол. Они готовы к съёмке.

— Будем снимать всю сцену целиком, с того места, когда Френни входит в склеп, и до того, когда Джульетта убивает себя. Is that clear?[166]Как отрепетировали вчера.

Они снова опустили головы, не поднимая глаз.

— Хорошо. — Я похлопал их по плечам, услышал их дыхание и вроде бы какой-то невнятный шёпот в ответ.

Наконец Лавиния резко подняла голову и посмотрела на меня.

— Are you all right?[167] — ещё тише спросил я, заметив, что она шевелит губами.

Она кивнула.

— Да, Ферруччо. Она попыталась улыбнуться, побледнела и прошла за Ледой к постаменту, на который предстояло лечь. — Всё хорошо.

Подняли саван и, когда она скрестила руки на груди и замерла, накрыли её, лицо чуть затенено прозрачной тканью: Джульетта.