Рыболовы - [6]

— Гдѣ-же выводки-то? Гдѣ куропатки? — перебилъ Панкрата баринъ.

— А вотъ сейчасъ. Ужъ я наведу, наведу васъ, Алексѣй Павлычъ, имѣйте только терпѣніе. Одно вотъ, что дождь, а куропатка, она дождя не любитъ. Эхъ, дождь-то зачастилъ! А вѣдь вы, баринъ, промокли, — сказалъ Панкратъ.

— Да. Но что-же изъ этого?

— И я-то промокъ. Конечно, мы къ этому привычны, но главная шутка та, что куропатка дождя боится. Зря идемъ. Лучше переждать дождикъ. Переждать и пообсушиться. Вонъ сторожка стоитъ. Тутъ можно.

— Знаю, знаю, къ чему ты подговариваешься, — пробормоталъ баринъ.

— Эхъ, ваша милость! Намъ-бы только господамъ угодить, потому мы обязаны указать такое мѣсто, гдѣ господинъ обсушиться можетъ. А здѣсь въ сторожкѣ сторожиха вашей милости и самоваръ поставитъ и все эдакое.

Панкратъ наклонился къ уху барина и шепнулъ:

— Здѣшняя сторожиха и коньякъ для господъ охотниковъ держитъ. Право слово, держитъ. Привозятъ имъ его, а они для господъ…

Баринъ улыбнулся.

— Веди, веди къ ней. Что ужъ съ тобой дѣлать!

— Да я не для себя. Видитъ Богъ, для господъ.

Панкратъ посвисталъ собаку и повелъ барина къ почернѣлой сторожкѣ, выглядывавшей изъ-за молодыхъ деревьевъ.

А дождь такъ и сѣялъ, какъ сквозь сито.

Въ пригородныхъ мѣстахъ

I.

— Ты что-же, хлѣбопашество-то ужъ совсѣмъ бросилъ?

— Какое, вашескоблагородіе, у насъ тутъ хлѣбопашество! Посѣешь съ Божьимъ благословеніемъ зерно, а уродится, прости Господи, съ позволенія сказать… Да что тутъ! И говорить не стоитъ!

Тщедушный мужиченко съ красными воспаленными глазами и съ плюгавенькой бородкой травками махнулъ рукой, потомъ затянулся окуркомъ папиросы и сплюнулъ сквозь зубы длинной слюной. Одѣтъ онъ былъ въ линючую ситцевую рубаху замасленную жилетку безъ пуговицъ, на головѣ имѣлъ коломянковую грязную фуражку, а босыя ноги его были облечены въ старыя резиновыя калоши.

— Что-жъ — земля у васъ очень плоха? — спросилъ охотникъ, тучный пожилой мужчина въ приличномъ охотничьемъ нарядѣ, сидѣвшій на кочкѣ и отиравшій краснымъ фуляромъ обильный потъ, катящійся съ его лба.

— Земля-то? — переспросилъ мужиченко. — Да не то чтобы она была плоха, а навозу нѣтъ… А безъ навозу сами знаете… Да и не то чтобы навозу совсѣмъ не было, а нѣтъ, не стоитъ пригородному мужику съ хлѣбопашествомъ вязаться. Хлопотъ не стоитъ.

— Стало быть твой надѣлъ подъ лугомъ?

— Зачѣмъ ему быть подъ лугомъ! Я его арендателю за восемь рублей сдаю.

— А ему-то все-таки стоитъ вязаться?

— Ну, онъ мѣщанинъ. Онъ дѣло другое… Онъ торговый человѣкъ. Нонѣ даже такъ, что хочетъ записаться въ купцы. Онъ овесъ сѣетъ. Онъ у многихъ у нашихъ тутъ надѣлы снялъ.

— Стало быть имѣетъ барыши?

— Еще-бы не имѣть! Богатѣетъ. Народъ, сударь, у насъ тутъ голодный, пропойный, за зиму-то съ охотниками пьютъ, пьютъ, разопьются — свои достатки пропивать начнутъ. А весной охоты нѣтъ, господа не наѣзжаютъ, голодно, выпить не у кого и не на что — вотъ они къ нему и идутъ… Ну, онъ ихъ сейчасъ пахать, сѣять и три гривенника въ зубы. Больше у него и платы нѣтъ. Ну, за дешево въ отличномъ видѣ все и обработаютъ.

— Онъ торгуетъ чѣмъ-нибудь, этотъ мѣщанинъ?

— Почта у него земская. Ну, лавочку имѣетъ. Иной разъ деньгами-то и не даетъ. Хочешь, говоритъ, пять день отработать за жилетку или тамъ десять день за сапожный товаръ?

— Да голодному-то человѣку зачѣмъ-же жилетка или сапожный товаръ? Вѣдь отъ нихъ не откусишь.

— А продать можно. Сапожный товаръ сейчасъ сапожнику, жилетку-то писарю волостному, либо… Да ему какое дѣло! Ему до этого дѣла нѣтъ, что отъ жилетки не откусишь, а коли къ нему кто приходитъ и проситъ — онъ сейчасъ и говоритъ: «вотъ, говоритъ тебѣ жилетка, а денегъ у меня нѣтъ». Ну, двугривенный-то, пожалуй, и дастъ.

— И работаютъ?

— Да вѣдь что-жъ подѣлаешь! Я самъ разъ за гармонію четыре дня у него работалъ, а потомъ ее на кирпичный заводъ порядовщику продалъ.

— На своемъ надѣлѣ работалъ? — интересовался охотникъ.

— На чужомъ и на своемъ. Пришлось такъ, что и на своемъ.

— Такъ ты-бы, не сдавая своего надѣла, самъ его и обработывалъ.

— Эхъ, сударь! Куда мнѣ съ овсомъ, коли у меня лошади нѣтъ, а только одна корова? Корову овсомъ кормить не станешь. Да и сѣмянъ нѣтъ. Вѣдь сѣять овесъ, такъ сѣмена надо. Нѣтъ, нашему брату не сподручно. Мы и корову-то нонѣ по веснѣ съ женой продали.

— Зачѣмъ-же это? Вѣдь корова кормительница и поительница.

— Какое кормительница! Да и какъ ее держать, коли сѣна нѣтъ? Ему-же, этому самому мѣщанину и продали. Коровѣ, ваша милость, сѣно нужно, мѣсятка…

— Ну, что-жъ изъ этого? Молоко продалъ сѣно и мѣсятки купилъ.

— Ей-ей, ваша милость, не стоитъ вязаться. Тутъ у насъ господа охотники наѣзжаютъ, такъ они молоко не требуютъ. Они водку пьютъ, пиво. Да и за коровой тоже ходить надо. А уйдетъ баба зимой на облаву, такъ кто за коровой ходить будетъ? Мы съ женой какъ два перста. Ни подросточковъ у насъ, да и малыхъ-то дѣтей не бывало. A за облаву господа охотники каждой бабѣ по сорокъ копѣекъ въ день платятъ да еще водкой поятъ.

— Стало быть у тебя теперь ни скота, ни хлѣбопашества? — интересовался охотникъ.

— Четыре куры при сосѣдскомъ пѣтухѣ есть. Нынче двѣ насѣдки цыплятъ вывели. Не желаете-ли? Пять цыпленковъ еще отличныхъ осталось. Вотъ супругѣ взамѣсто дичи и принесете, — предложилъ мужиченко.