Рыбка по имени Ваня - [7]
В общем, возвращаясь к бардаку в Машиной квартире. Не удивительно, что в её завалах завёлся Барабашка — а может, не один. Прячет телефонную зарядку и планшет так, что с полицией не найти. Подкидывает книгу в холодильник, а сметану — в книжный шкаф. Очки засовывает в ночную туфлю и футболит глубоко под кровать.
Активизируется по ночам: стучит в ванной, с грохотом что-то роняет. Хлопает дверцами шкафчиков и холодильника, чавкает на кухне. Шляется в прихожей в Машиных туфлях, забрасывая их потом на полку для шляп. Включает и забывает зажечь газ — и далее всячески нарушает безобразия.
— Здесь слон может поселиться, не то, что Барабашка, — мягко, без нажима замечаю я.
Уборка претит Маше ещё по одной причине. При контакте с водой можно занести в свежую ранку инфекцию. Если мужчин украшают шрамы на лице, — то у каждой творческой, трагической, восторженной, экзальтированной женской особи — нежные запястья просто обязаны быть отмечены следами бритвы.
Ошибка начинающих и неопытных: чиркать, вскрывая вены, нужно не поперёк — а вдоль. Порезы время от времени требуется освежать: на тугих белоснежных бинтах так трогательно, так беззащитно выглядят розовые ягодки проступившей крови!
Рубцы можно закрывать браслетами, сдвигая как бы ненароком…
— Боже! Милая, что это у вас?!
В ответ — горько, саркастически усмехнувшись, слегка надломленным голосом:
— Ах, не спрашивайте! Былые свидетельства бушующих неземных страстей. Роковая любовь, клятвопреступления, измены, проклятия, кровопролития, членовредительства… Да всё это описывается в моём новом томике стихов. Книжечка — девятьсот девяносто девять рублей. Нет, я не оговорилась: девятьсот девяносто девять. Не правда ли, оригинально: число Зверя? Три шестёрки, поставленных на голову… Да, книга такая тоненькая. Увы, только для читателя с большим сердцем, тонким умом, деликатной душевной организацией… Благодарю вас, если можно, без сдачи.
Вот могли бы вы, лёжа в гинекологическом кресле и поматывая в такт ножкой, декламировать свои утончённые, возвышенные, интимные вирши врачу — пока он у вас там, в ваших интимных недрах, роется резиновыми руками? Или надписать и подарить книгу о постижении глубин вашей загадочной души — проктологу, который только что постигал глубины вашей задницы? Вместо платы за дорогой частный приём.
Маша — может.
В стене коридора пышной розой лохматится дыра из прорванных обоев. Маша, внезапно озарённая, останавливается перед этой дырой столбом.
— Жизнь похожа на стену. Сначала она чиста и белоснежна. Потом её покрывают обоями в кремовую розочку. Потом грубо сдирают пластами, но кое-где остаётся. Клеят газетами и новыми обоями: перемежаются тёмные, светлые — как зебра. Гладкие и рельефные. Матовые и блестящие. Аляповатые и утончённые. Снова газеты, газеты…
Где-то детской рукой начертаны человечки и домики. Где-то обои разодраны кошачьими когтями. У кого-то угадываются застарелые пятна крови. Где-то обои морщатся. Засаливаются как блины, крошатся: жучки выедают сладкий крахмальный клейстер. Тлен, прах. Вот что есть наша жизнь — неопрятное наслоение обоев.
Я вожусь с кофейником. Попутно проволочной мочалкой сдираю чёрную мохнатую поросль на плите. Маша сварливо замечает:
— Ты потратила лишнюю спичку. Вторую конфорку можно было зажечь от огарка. Или от куска газеты, вон их на краю плиты целая стопа лежит.
— Когда-нибудь от куска газеты ты спалишь весь дом, мадам Плюшкина.
В начале каждого месяца моя подруга надевает очки-лупы, садится и составляет список: к кому пойдёт обедать сегодня, завтра — и так далее, в течение месяца. Не имей сто рублей — а имей сто друзей. Маше вполне хватает тридцати приятелей: по дням месяца. Главное, не перепутать и не повториться.
У неё кошкина пенсия — так наша страна ценит свою поэтическую элиту. Не удивительно, что Маша разделяет взгляды радикалов и давно влилась в плотные ряды «недовольных режимом». И я с ней заодно.
На митингах, рубя ладонью воздух, она читает в микрофон аллегорические стихи о возрождении России. В них она сравнивает европейцев с изнеженными, закормленными породистыми болонками. Они мягко спят, жирно едят и сладко пьют. Они расслаблены, рассироплены, и благостно и лениво взирают на этот мир с шёлковых подушек.
А наш народ, в Машином авторском представлении — умный, дрожащий от холода и голода «пёс безродный». Он не ждёт милостей от природы. Он вечно в тонусе, каждую минуту ждёт пакости с любой стороны: камня, пинка под зад, ковшика кипятка. Прицепленной к хвосту консервной банки, поимки и посадки на цепь к конуре, или облавы и смертельного укола догхантера. Или живодёрни.
Кто умнее, кто выживет в жестоком мире? Домашние рыхлые болонки — или битые уличные псы, готовые подобострастно вилять хвостом или грызть хозяина насмерть — в зависимости от обстоятельств?
Ораторше бешено рукоплещут.
Потом, кряхтя, с готовностью подхватываемая под микитки, она слезает с трибуны и присоединяется к протестующим массам. Мы бродим по площади, пугая прохожих. На нас напялены картонные пончо из пустых коробок, сворованных из ближнего супермаркета. Сделали прорези для голов и рук — удобно, тепло и ветер не продувает.
Сын всегда – отрезанный ломоть. Дочку растишь для себя, а сына – для двух чужих женщин. Для жены и её мамочки. Обидно и больно. «Я всегда свысока взирала на чужие свекровье-невесткины свары: фу, как мелочно, неумно, некрасиво! Зрелая, пожившая, опытная женщина не может найти общий язык с зелёной девчонкой. Связался чёрт с младенцем! С жалостью косилась на уныло покорившихся, смиренных свекрух: дескать, раз сын выбрал, что уж теперь вмешиваться… С превосходством думала: у меня-то всё будет по-другому, легко, приятно и просто.
Не дай Бог оказаться человеку в яме. В яме одиночества и отчаяния, неизлечимой болезни, пьяного забытья. Или в прямом смысле: в яме-тайнике серийного психопата-убийцы.
Невыдуманные рассказы о девочках, девушках, женщинах. Одна история даже с криминальным налётом.
Иногда они возвращаются. Не иногда, а всегда: бумеранги, безжалостно и бездумно запущенные нами в молодости. Как правило, мы бросали их в самых близких любимых людей.Как больно! Так же было больно тем, в кого мы целились: с умыслом или без.
И уже в затылок дышали, огрызались, плели интриги, лезли друг у друга по головам такие же стареющие, страшащиеся забвения звёзды. То есть для виду, на камеру-то, они сюсюкали, лизались, называли друг друга уменьшительно-ласкательно, и демонстрировали нежнейшую дружбу и разные прочие обнимашечки и чмоки-чмоки. А на самом деле, выдайся возможность, с наслаждением бы набросились и перекусали друг друга, как змеи в серпентарии. Но что есть мирская слава? Тысячи гниющих, без пяти минут мертвецов бьют в ладоши и возвеличивают другого гниющего, без пяти минут мертвеца.
«Главврач провела смущённую Аню по кабинетам и палатам. Представила везде, как очень важную персону: – Практикантка, будущий врач – а пока наша новая санитарочка! Прошу любить и жаловать!..».
Виктор Николаевич Харченко родился в Ставропольском крае. Детство провел на Сахалине. Окончил Московский государственный педагогический институт имени Ленина. Работал учителем, журналистом, возглавлял общество книголюбов. Рассказы печатались в журналах: «Сельская молодежь», «Крестьянка», «Аврора», «Нева» и других. «На реке черемуховых облаков» — первая книга Виктора Харченко.
На пути к мечте герой преодолевает пять континентов: обучается в джунглях, выживает в Африке, влюбляется в Бразилии. И повсюду его преследует пугающий демон. Книга написана в традициях магического реализма, ломая ощущение времени. Эта история вдохновляет на приключения и побуждает верить в себя.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.
Вторая часть романа "Мне бы в небо" посвящена возвращению домой. Аврора, после встречи с людьми, живущими на берегу моря и занявшими в её сердце особенный уголок, возвращается туда, где "не видно звёзд", в большой город В.. Там главную героиню ждёт горячо и преданно любящий её Гай, работа в издательстве, недописанная книга. Аврора не без труда вливается в свою прежнюю жизнь, но временами отдаётся воспоминаниям о шуме морских волн и о тех чувствах, которые она испытала рядом с Францем... В эти моменты она даже представить не может, насколько близка их следующая встреча.
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.