Рыбка по имени Ваня - [6]
Машку с этим слабеньким стишком вознесли до небес, затаскали по школьным вечерам и конкурсам. И — пошло-поехало.
Ещё недавно Машиным идеалом был американец Майкл Бом. Ну да, тот самый завсегдатай политических ток-шоу. В самом начале он был такой душка, такой милашка: по-американски наивный, свежий, чистенький, круглоглазый, в отутюженном костюмчике, как пионер.
Так выгодно, так необычно смотрелся на фоне базлавшей аудитории и хабалистых ведущих («колхоз-лапоть», по Машиному определению). Это сейчас он, среди наших, потерял заграничный лоск, засалился, пообтёрся, поистрепался. Тоже стал похож на хабалку в штанах. С волками жить — по-волчьи выть.
— О Майклуша! — страстно стонала Маша и льнула к пощипывавшему её губы экрану. Вытирала на голубом стекле следы жирной помады. — Как ты думаешь, он женат?
— Давно и прочно, — убивала я её мечты на корню.
Набирая чей-нибудь электронный адрес, вместо «майл. ру» — Машины пухлые пальчики непроизвольно выстукивали: «Майкл. Ру! Пишет тебе…».
Пустое вы сердечным ты она, обмолвясь, заменила…
В профилях на фото, после всех «шопов», Машу можно узнать при большом воображении. Дива! Вообще-то она находится в застарелом законном браке: всё лень до ЗАГСа дойти, развестись. Брак то ли фиктивный, то ли гостевой, чёрт их нынче разберёт.
Последний муж — большой чин в управлении культуры. Сидит в натуральном кожаном кресле, в кабинете с секретаршей и селектором, подписывает бумаги. Благородная серебряная седина, чистый сократовский лоб, интеллигентная бородка, тонкие золотые очки. Готовый герой из чеховской пьесы.
— Редкостная сволочь и тупица невообразимая, — характеризует Маша. — Типичный надуватель щёк.
Её статус в виртуале: свободна, в активном поиске. Так, на всякий случай. А вдруг отыщется на просторах интернета какой-нибудь вдовец миллиардер. Пылко напишет в личку: «О дивная! Очарован вашими гениальными стихами! Приглашаю на свой экваториальный остров. Высылаю платиновое кольцо с бриллиантом пять карат и личный самолёт…».
Каждое утро Машка, во вздыбленной, задравшейся ночнушке, с всклокоченными волосами, с мятым лицом, не умытая — что называется, не перекрестив лба, несётся к компьютеру.
Новости её не интересуют. Арабы устроили очередной теракт — мимо. Едва не затонул паром — а и хрен ли с вами. Сомалийские пираты захватили судно — побоку. Померла от наркоты очередная звезда, весь мир в трауре — на фиг, на фиг.
Лихорадочно колошматит по клавишам, с раздражением расшвыривает и захлопывает всплывающие картинки: с душераздирающими предвестниками грядущих катаклизмов и катастроф, с глобальным потеплением, с астероидом, несущимся к Земному Шару. Плевать, мимо, мимо!
Вчера в своём блоге она разнесла в пух и прах, жестоко высмеяла конкурентку, московскую фифу- рифмоплётку. Ей не терпится ревниво сравнить рейтинги, подсчитать «лайки» и ответить на комменты. На кого-то огрызнуться, кому-то послать сердечко и нежный, многообещающий поцелуй. Кого-то просто послать подальше.
До нашего культурного мероприятия ещё куча времени. Маша милостиво постановляет, что я заслужила кофе и бутерброд. Через огромные просторные комнаты анфиладой, под высокими сводами, мы идём на кухню. За нами остаются чёткие следы на пушистом, серебристом от пыли полу.
на манер Маяковского, рублено декламирует Маша. Энергично расшвыривает ногой всё, что попадается по пути: туфли, сумки, книжки, исписанные листы А4, комья пыли, какие-то тряпки.
— Наводить чистоту — самое странное и бессмысленное занятие, — объясняет она грязь в квартире. — Совершенно дебильный ритуал. Поднимешь фигурку — вытрешь — опустишь на место. Поднимешь салфетку — вытрешь — опустишь на место. Поднимешь диплом в рамке — вытрешь — опустишь на место. Поднимешь… А-а-а! Поднимешь — озвереешь — запустишь в первого встречного!
Маша фантазирует дальше. Если бы палачи знали, что это самая страшная пытка! Всучили бы истязуемым ведро и тряпку, и велели проводить тщательную влажную уборку утром и вечером. Матёрые преступники сходили бы с ума, рыдали как дети, валялись в ногах, умоляли о пощаде и каялись в совершённых и несовершённых грехах.
И только наши святые женщины… И только наши женщины до смерти несут возложенную на них епитимью. Вероятно, воображают, что после смерти на их надгробном камне высекут золотом:
«Усопшая была чистюля, каких поискать, и посвятила жизнь идеальному порядку в доме.
P. S. Полола огород, варила вкусный борщ и солила огурцы (работала на уборную)».
Маше подобная эпитафия не грозит. Кладбищенские паломники с благоговением будут заваливать её холмик цветами. Молодёжь — читать посвящённые усопшей стихи, пачками стреляться и травиться на её могиле. Бесконечные экскурсии, массовая истерия, слёзы, розы-мимозы, дозы… М-да, и дозы тоже.
Сын всегда – отрезанный ломоть. Дочку растишь для себя, а сына – для двух чужих женщин. Для жены и её мамочки. Обидно и больно. «Я всегда свысока взирала на чужие свекровье-невесткины свары: фу, как мелочно, неумно, некрасиво! Зрелая, пожившая, опытная женщина не может найти общий язык с зелёной девчонкой. Связался чёрт с младенцем! С жалостью косилась на уныло покорившихся, смиренных свекрух: дескать, раз сын выбрал, что уж теперь вмешиваться… С превосходством думала: у меня-то всё будет по-другому, легко, приятно и просто.
Не дай Бог оказаться человеку в яме. В яме одиночества и отчаяния, неизлечимой болезни, пьяного забытья. Или в прямом смысле: в яме-тайнике серийного психопата-убийцы.
Невыдуманные рассказы о девочках, девушках, женщинах. Одна история даже с криминальным налётом.
Иногда они возвращаются. Не иногда, а всегда: бумеранги, безжалостно и бездумно запущенные нами в молодости. Как правило, мы бросали их в самых близких любимых людей.Как больно! Так же было больно тем, в кого мы целились: с умыслом или без.
И уже в затылок дышали, огрызались, плели интриги, лезли друг у друга по головам такие же стареющие, страшащиеся забвения звёзды. То есть для виду, на камеру-то, они сюсюкали, лизались, называли друг друга уменьшительно-ласкательно, и демонстрировали нежнейшую дружбу и разные прочие обнимашечки и чмоки-чмоки. А на самом деле, выдайся возможность, с наслаждением бы набросились и перекусали друг друга, как змеи в серпентарии. Но что есть мирская слава? Тысячи гниющих, без пяти минут мертвецов бьют в ладоши и возвеличивают другого гниющего, без пяти минут мертвеца.
«Главврач провела смущённую Аню по кабинетам и палатам. Представила везде, как очень важную персону: – Практикантка, будущий врач – а пока наша новая санитарочка! Прошу любить и жаловать!..».
Виктор Николаевич Харченко родился в Ставропольском крае. Детство провел на Сахалине. Окончил Московский государственный педагогический институт имени Ленина. Работал учителем, журналистом, возглавлял общество книголюбов. Рассказы печатались в журналах: «Сельская молодежь», «Крестьянка», «Аврора», «Нева» и других. «На реке черемуховых облаков» — первая книга Виктора Харченко.
На пути к мечте герой преодолевает пять континентов: обучается в джунглях, выживает в Африке, влюбляется в Бразилии. И повсюду его преследует пугающий демон. Книга написана в традициях магического реализма, ломая ощущение времени. Эта история вдохновляет на приключения и побуждает верить в себя.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.
Вторая часть романа "Мне бы в небо" посвящена возвращению домой. Аврора, после встречи с людьми, живущими на берегу моря и занявшими в её сердце особенный уголок, возвращается туда, где "не видно звёзд", в большой город В.. Там главную героиню ждёт горячо и преданно любящий её Гай, работа в издательстве, недописанная книга. Аврора не без труда вливается в свою прежнюю жизнь, но временами отдаётся воспоминаниям о шуме морских волн и о тех чувствах, которые она испытала рядом с Францем... В эти моменты она даже представить не может, насколько близка их следующая встреча.
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.