На ходячих, о двух ножках, кубиках начертано: «Долой!» и «Да здравствует!». Мимо идут граждане. Кто с любопытством, кто равнодушно, а кто опасливо посматривают в нашу сторону. Спешат мужички с портфелями, тётки с авоськами, гуляют юные мамашки с колясками.
— Вот интересно, — размышляет кубик Маша, меланхолично размахивая детским красным флажком. — Что нужно сделать с людьми, чтобы начисто атрофировать в них основной инстинкт? Имею в виду: сохранение рода.
Волчица, не раздумывая, грызёт обидчика её детёныша. Курица отчаянно наскакивает на коршуна, защищая цыплёнка. Даже робкая оленуха своим телом закрывает олешка…
А мы… Взять тех девах. Во-он тех. Во всём китайском с ног до головы. Уставились в китайские смартфоны. Жуют китайскую жвачку. Катят китайские коляски, в них восседают малыши в китайских комбинезончиках. Сосут из китайских бутылочек китайские смеси.
Не, если их дитю нечаянно попадут из совочка песком в глаз, девахи устроят в песочнице шоу чище «Пусть говорят». С ором, матом, плевками, мордобоем, поножовщиной даже…
Но вот их дитё обирают до нитки — эти овцы тупорылые лишь хлопают глазами… Что-то я сегодня разворчалась, ужасно зла: это от холода. Пора по домам.
Маша отбирает у пенсионеров флажки. Тщательно пересчитывает, ругает за недостающие, сматывает — до следующего митинга.
На задворках супермаркета участники разожгли из щепок и бумажного мусора костерок. Топают башмаками, греются, передавая по кругу «столичную» и пластиковый стаканчик. Нежарко потрескивает дискуссия: то вспыхивая, то притухая, как язычки пламени. Над всеми доминирует зычный Машин голос. Всё одно и то же:
— Народу ли не повезло с алчной верхушкой… Верхушке ли не повезло, что народ покорный — кого угодно своим терпением развратит…
— Но вот Китай же смог…
— В Китае власть непродажная, уважаемая Марьванна. Давайте я вам плесну… Восток, традиции. Дисциплинка. И потом… — мужчина с бородкой а-ля инженер Гарин наклоняется и интимно шепчет что-то Маше на ухо. Его шёпот услышан.
— Позвольте, господа, это расизм, экстремизм, статья до 20 лет…
— «Господа»?! Друзья, в наши ряды затесался провокатор, отщепенец! Это вы в восемьдесят шестом выливали молоко в речки! Вы закапывали сливочное масло в землю! Вы устраивали искусственный дефицит и вызывали недовольство трудящихся, чтоб пропихнуть эту вашу так называемую пе-ре-строй-ку! Вы, вы, вы!
— А вы видели?!
— Видел, видел, видел — как сейчас вижу, что вы из этих! Гоните его!
«Господина» изгоняют, под свист и улюлюканье.
— Да, но почему в Китае этот номер не прошёл? С перестройкой, с искусственным дефицитом? — хлопает ресницами Маша.
— Да потому что у них не продажная власть, Марьванна! Шоколадку закусить?
Сказка про Белого бычка продолжается.
* * *
— По маленькой? Для вдохновения.
Невзирая на моё унылое и безнадёжное нытьё: «Маш, ну хватит!» — она в своей кухне незаметно наклюкивается вдохновением.
Остатки неверною рукой сливает в крошечную серебряную фляжку. Такую изящную ёмкость в сумочке полагается иметь каждой уважающей себя поэтессе — иначе ты и не поэтесса вовсе. Чтобы вдохновляться потихоньку в перерывах за кулисами.
— Коньяк — тьфу, слякоть, — говорит Маша. И нежно добавляет: — А водочка — подруженька. С ней и поплакать, и посмеяться. И посплетничать вволю о сокровенном — не выдаст, не проболтается, — грозный взгляд в мою сторону.
— Ни сном, ни духом, — клянусь я.
Это у них взаимная любовь с первого взгляда. Водка и Маша встретились, для начала застенчиво переглянулись. Потом тесно пообщались, слились в экстазе и пылко признались друг другу: «Навеки твоя!».
— Если я знаю, что на столике у кровати ждёт она — на душе сразу становится покойно и уютно, — объясняет свою пагубную привязанность Маша.
У неё и поэма есть на эту тему, сложная, как вся Машина поэзия. Попробую передать своими словами.
Ночь — это ежедневная репетиция смерти. Тьма, тишина, пропасть, путаное сознание, скованные члены. Просыпание — каждый раз как борьба смерти с жизнью. Смерть не хочет отпускать. Бредишь, барахтаешься, сбрасываешь одеяло с колотящимся сердцем. Тоска, тоска, безысходность, ужас, удушье.
Как с того света, тянешь руку к настольной лампе. Маленькая тёплая электрическая лампочка — Жизнь. Её свет рассеивает, разгоняет по углам тьму и страхи: пускай они там шевелятся, мечутся огромными уродливыми тенями, топырят костлявые пальцы: не достанете!
Пригоршня свежей воды в лицо, из-под крана — Жизнь. И чашка горячего кофе с сигаретой — тоже Жизнь.
А шкалик на ночь — это для Маши как кольцо Соломона. Всё пройдёт. И печаль, и радость. Всё пройдёт. Так устроен мир.
Однако в последнее время из-за перманентных шкаликов Машин талант начал давать сбои. Она долго и искренно не может понять, отчего строки:
— На животе скрестила руки,
Обняв себя за плечи, —
— вызывают у слушателей недоумённые пожимания плечами, переглядывания, улыбки и шёпот.
— А что? Что не так?! — искренно недоумевает она.
— Маша, ты о ком?! О многорукой богине Шива? А третью пару рук твоя героиня куда приспособила? Обнимала любимого? А четвёртую — простирала в небо? Нет, нет, пора завязывать с подруженькой!
