Рыбка по имени Ваня - [9]
Вечер, как всегда, удался. У Маши в кармане обнаруживаются записки от двух бойких, одарённых молодых людей. Они весь вечер тёрлись рядом, бросались поднимать и чуть не дрались за Машин уроненный на пол носовой платок. Ребятишки бездомные и явно обедают не каждый день.
Дома распарываю на подруге влажное от пота, душистое платье. Швыряю его ненужным скользким комочком в кресло, как использованную лягушачью кожу. Отлепляю ресницы («Осторожно, что ты как ветеринар! Веки лысыми оставишь!»).
Помещаю подругу сначала в горячую ванну, в холмы душистой потрескивающей пены (долгий утробный рёв наслаждения). Потом в тёплый пушистый халат (ещё более продолжительный утробный рёв наслаждения). Со скандалом отнимаю припрятанного «мерзавчика», укладываю баиньки. Выключаю свет, гремлю в прихожей ключами.
Вдруг из спальни — абсолютно трезвый, тихий жалобный голос:
— Не уходи. Побудь со мною. Правда, мне плохо. Пожалуйста.
После семилетки Маша из родного села отправилась доучиваться в райцентр. За трёшку снимала угол у бабушки. Бабка была до жопы рада прибавке к её двадцатирублёвой колхозной пенсии. Не унывала, шустрила — хвост пистолетом.
Держала красных курей, продавала смуглые яйца. Вязала коврики из гнилых тряпочек, сплетничала с такими же горемычными подружками. Бабка с Машкой неожиданно скорешились.
Было у неё, как в сказке, три дочери: две солидные, давно и добропорядочно осевшие за мужьями. А младшая: последыш, самая любимая — вела жизнь весёлую, пёструю, беспутную. Красавица, певунья: счастье-то и пропела.
Где-то на краю землю в ведомственном санатории служила медсестрой. Крутила с отдыхающими страстные романы, раз в полгода писала по собственному, напевая, паковала сумки… Медовый месяц быстро заканчивался. Рано или поздно всплывали грузные, как скалы, законные жёны с детьми. Она возвращалась понурая, притихшая, с повинной головой.
Начмед принимал блудную дочь обратно. На вес золота ценился медсестринский весёлый, покладистый нрав. Лёгкие её ручки, попадавшие с первого раза иглой в скользкую холестериновую вену под слоновьей генеральской кожей. Ну, и ещё, вероятно, были причины, по которым начмед, облизываясь как кот на сметану, прощал ей женские грешки.
Над бабкиной койкой висел дочкин «патрет» под стеклом. Глаза — тёмные звёзды. Косы змеями обвились вокруг головы, бархатные брови с болью надломлены: жди беды. Машка без памяти втрескалась в этот «патрет».
Однажды тайком от бабки вынула снимок из-под стекла, сбегала в фотоателье. На скопленные от обедов медяки попросила переснять на маленькую глянцевую карточку.
Завернула в кусочек полиэтилена. Как раз чтобы носить с собой в портфеле, держать между страницами учебника, дома — под подушкой. Иногда даже — на сердце, между только проклюнувшихся девчоночьих грудок. Целовала, гладила ладошкой, делилась девчоночьими секретиками — как со старшей подружкой, как с сестрой.
Что никто её не понимает. Что у всех уже есть парни, и только Машка одна… И стихотворение «В школьном зале» она впервые начитала-нашептала холодному, прекрасному глянцевому лицу…
Долгими зимними вечерами бабка вспоминала дочку. Дескать, любимая песня у той: «По Муромской дорожке». В редкие приезды рассеянно мурлыкала про три сосны и миленького, который прощался до будущей весны.
Бесцельно слонялась по избе, тоскуя, бродила от занесённого снегом окошка к окошку, как будто потеряла что-то и найти не могла. Вдруг птицей вскрикивала, словно обжёгшись: «Ах, как вы тут живёте? Как живёте?!».
Бабка обижалась: живём, не померли пока. Чем прыгать на краю земли, устроилась бы в железнодорожную больницу. Вышла замуж за сцепщика, если повезёт — за машиниста. Обеды бы ему в дорогу собирала, детишек рожала. А то сороковник на носу — а всё пустоцветом.
Вечером собиралось застолье. Дочка грудным своим, глубоким голосом затягивала, как однажды приснился ей ужасный, страшный сон. Дрожь гостей брала, из рук ложки падали. Холостые, положительные мужики, для храбрости опрокинув рюмашку, предлагали ей руку и сердце — а она только смеялась в лицо. Помаявшись недельку, упархивала, как птичка из клетки.
Бабка и уговорила Машку: «Ты грамотная, всё по ночам „листричиство жгёшь“, в „гумажках“ скрипишь-пишешь». А Машка тогда только набивала руку, пробовала перо. Килограммы тетрадок изводила, ревела, пачкала, рвала и выбрасывала — благо тогда тетрадки стоили копейки.
Напиши да напиши от себя дочке письмо, ныла бабка. Хорошее, строгое, внушительное. Так, мол, и так. Неправильную, нехорошую жизнь ведёте. Мама из-за вас плачет — ночей не спит — а она ведь не вечная, мама-то, старенькая. В любую минуту брык — и в ямку. Сердце у неё за вас рвётся, кровью обливается.
Машка вздохнула, села писать. Перечитала начало, обрадовалась: как гладко, рассудительно, по-взрослому получилось. Умно, толково, спокойно.
И дальше уже, войдя во вкус, уверенно, нравоучительно продолжала: дескать, возьмитесь за ум, возвращайтесь под матушкино крыло в родимый дом. А то пропоёте-пропляшете лето красное, как стрекоза из басни Крылова, которую мы проходили в начальной школе. Какой пример советской женской гордости подаёте нам, подрастающему поколению…
Сын всегда – отрезанный ломоть. Дочку растишь для себя, а сына – для двух чужих женщин. Для жены и её мамочки. Обидно и больно. «Я всегда свысока взирала на чужие свекровье-невесткины свары: фу, как мелочно, неумно, некрасиво! Зрелая, пожившая, опытная женщина не может найти общий язык с зелёной девчонкой. Связался чёрт с младенцем! С жалостью косилась на уныло покорившихся, смиренных свекрух: дескать, раз сын выбрал, что уж теперь вмешиваться… С превосходством думала: у меня-то всё будет по-другому, легко, приятно и просто.
Не дай Бог оказаться человеку в яме. В яме одиночества и отчаяния, неизлечимой болезни, пьяного забытья. Или в прямом смысле: в яме-тайнике серийного психопата-убийцы.
Иногда они возвращаются. Не иногда, а всегда: бумеранги, безжалостно и бездумно запущенные нами в молодости. Как правило, мы бросали их в самых близких любимых людей.Как больно! Так же было больно тем, в кого мы целились: с умыслом или без.
«Главврач провела смущённую Аню по кабинетам и палатам. Представила везде, как очень важную персону: – Практикантка, будущий врач – а пока наша новая санитарочка! Прошу любить и жаловать!..».
И уже в затылок дышали, огрызались, плели интриги, лезли друг у друга по головам такие же стареющие, страшащиеся забвения звёзды. То есть для виду, на камеру-то, они сюсюкали, лизались, называли друг друга уменьшительно-ласкательно, и демонстрировали нежнейшую дружбу и разные прочие обнимашечки и чмоки-чмоки. А на самом деле, выдайся возможность, с наслаждением бы набросились и перекусали друг друга, как змеи в серпентарии. Но что есть мирская слава? Тысячи гниющих, без пяти минут мертвецов бьют в ладоши и возвеличивают другого гниющего, без пяти минут мертвеца.
Любите про маньяков – вам сюда. Ну и герои собрались в этой книге: просто паноптикум живых мертвецов. Иногда они маскируются, и их не отличить от людей, живущих между нами. Тогда они особенно опасны. Причём дамы-«зомби» не отстают от сильного пола. Кого-то обязывает к жутковатым поступкам профессия: похоронный фотограф. А кто-то просто слишком нежно любит свою маленькую дочку и ради неё готов на всё.
Коллектив газеты, обречённой на закрытие, получает предложение – переехать в неведомый город, расположенный на севере, в кратере, чтобы продолжать работу там. Очень скоро журналисты понимают, что обрели значительно больше, чем ожидали – они получили возможность уйти. От мёртвых смыслов. От привычных действий. От навязанной и ненастоящей жизни. Потому что наступает осень, и звёздный свет серебрист, и кто-то должен развести костёр в заброшенном маяке… Нет однозначных ответов, но выход есть для каждого. Неслучайно жанр книги определен как «повесть для тех, кто совершает путь».
Легкая работа, дом и «пьяные» вечера в ближайшем баре… Безрезультатные ставки на спортивном тотализаторе и скрытое увлечение дорогой парфюмерией… Унылая жизнь Максима не обещала в будущем никаких изменений.Случайная мимолетная встреча с самой госпожой Фортуной в невзрачном человеческом обличье меняет судьбу Максима до неузнаваемости. С того дня ему безумно везет всегда и во всем. Но Фортуна благоволит лишь тем, кто умеет прощать и помогать. И стоит ему всего лишь раз подвести ее ожидания, как она тут же оставит его, чтобы превратить жизнь в череду проблем и разочарований.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Секреты успеха и выживания сегодня такие же, как две с половиной тысячи лет назад.Китай. 482 год до нашей эры. Шел к концу период «Весны и Осени» – время кровавых междоусобиц, заговоров и ожесточенной борьбы за власть. Князь Гоу Жиан провел в плену три года и вернулся домой с жаждой мщения. Вскоре план его изощренной мести начал воплощаться весьма необычным способом…2004 год. Российский бизнесмен Данил Залесный отправляется в Китай для заключения важной сделки. Однако все пошло не так, как планировалось. Переговоры раз за разом срываются, что приводит Данила к смутным догадкам о внутреннем заговоре.
Все, что казалось простым, внезапно становится сложным. Любовь обращается в ненависть, а истина – в ложь. И то, что должно было выплыть на поверхность, теперь похоронено глубоко внутри.Это история о первой любви и разбитом сердце, о пережитом насилии и о разрушенном мире, а еще о том, как выжить, черпая силы только в самой себе.Бестселлер The New York Times.
Из чего состоит жизнь молодой девушки, решившей стать стюардессой? Из взлетов и посадок, встреч и расставаний, из калейдоскопа городов и стран, мелькающих за окном иллюминатора.