Рыба-одеяло - [56]

– Не волнуйтесь, – успокоил нас Онуфриев, – видит!

Мы облегченно вздохнули.

Народ на берегу не расходился до самого вечера. Уж очень забав­ные акробатические номера показывал гость. Говорили, что в этот при­ход он особенно играет.

А рядом с рыбаками стоял наш механик Иван Макарович Онуфриев и выспрашивал у них все новые и новые подробности о ките. Весь день он внимательно следил за ним и бормотал странную фразу: «Неужели Иван Макарыч?»

– Поющий, говоришь? – произнес он. Еще раз пристально оглядел кита и наконец радостно воскликнул:

– Да, это он! Батюшки! Ну, детина вымахал!

И развел руками.

Мальчишки тесным кольцом окружили Онуфриева и жадно впились в него глазами. А тот никак не мог успокоиться:

– Вот не думал, не гадал, где встретимся!

– Дядя Ваня, а вы этого кита знали?

– Мой тезка!

Бородатый, могучий Иван Макарович Онуфриев прежде плавал на китобойных судах и ушел с промысла потому, что не выносил вида крови убитых гигантов. Его китель, порыжевший от океанской соли и ветров, походил на китовую кожу. Только не росли на нем водоросли и не было раковин. Даже пуговицы на бушлате Онуфриева выточены из китового уса, а из зуба кашалота – рукоятка такелажного ножа. Волнуясь, он поведал нам удивительную историю.

– Наше судно, – сказал он, – возвращалось в порт. Вдруг вахтен­ный увидел на волнах китиху. Тело ее колыхалось с гарпуном в спине. Какой-то браконьер убил. Акулы еще не учуяли запаха крови, но могли вот-вот примчаться. Возле китихи бегал среди пустынного океана оди­нокий детеныш. Он все терся о бока матери, беспомощный, как малень­кий теленок, и жалобно плакал. Хотел молока. Умрет с голоду малыш или станет жертвой хищников.

Я и предложил его взять на судно, чтобы доставить в какую-нибудь бухту. Там безопасней, и «кашка» из планктона[25] будет. Эта мысль понравилась всем, даже суровому капитану. Тут же спустили шлюпки, поймали китенка, застропили под брюшко. Раздалась команда: «вира!» Мощная лебедка подняла его над палубой и бережно опустила в трюм, который заполнили морской водой.

Приемыш сразу забегал в бассейне. Ударялся мордочкой о желез­ные стенки и бил хвостом.

Надо кормить. Но чем? Зубов у него не было. И не потому, что ма­ленький. У всех китов-горбачей вместо зубов роговые усы, которыми ни кусать, ни жевать нельзя. Моряки быстро изобрели способ накормить детеныша. Вскрыли двадцатикилограммовую банку со сгущенным мо­локом, ввинтили туда шланг, другой конец дали в пасть малышу, и на­качивают сгущенку. Малютке она понравилась, он так и замер на месте. Судовой врач говорит: «Достаточно! Вредно сразу много давать после голода». Стали вытаскивать шланг – китенок не отпускает: подавай еще молока.

За три дня весь наш запас молока, двести пятьдесят килограммов, он съел. А до ближайшей бухты еще далеко. Погибнет дитя без еды. По­просили механика увеличить число оборотов машины. «Могу приба­вить, – отвечает он, – не больше, чем на полсуток ходу». Выдержит ли китенок? Обвиняли тех, кто взял его. Спор был ужасный. А сосунок требовал пищи. Моряки не отходили от трюма, утешали его, кто как мог. Бросали конфеты, морковку, булку. Но он ничего этого есть не умел.

Устроили совещание. Половина команды за то, чтобы отпустить в море, другая – оставить на судне. Капитан сказал решающее слово: отпустить! Сжалось у меня сердце. Привязался я к сиротке, следил, что­бы он был сыт, мыл его в трюме, туалет наводил. Китенок послушно подставлял бока, когда скоблил багром ракушки и водоросли. Только на дыхале никак не мог отодрать. Китенок сердился, ему было больно. И осталась с ним эта раковина-паразит – причина его «песен».

По приказу капитана судно остановилось среди безбрежного океа­на. Китенка вынули стрелой из трюма, чтобы спустить за борт. И тут сигнальщик с мостика сообщает: «Вижу белые дымки!» Дальномерщик припал к трубе окуляра: «Киты!» Все обрадовались. Судно приблизи­лось к стаду. Опустили в воду нашего воспитанника и кричим, подска­зываем, куда ему плыть. Он исчез в изумрудной глубине, и вот уже его спинной плавник в пене пузырьков –возле китихи, вокруг которой рез­вились детеныши. Хотел приткнуться к ней, но китята оттолкнули его от матери. Повернул к другой. Смотрим, та стала его кормить. Ну, спа­сен! Молоко китихи на шестьдесят процентов калорийнее коровьего. Недаром синие китеныши-блювалы нагуливают по сто килограммов в день. Съедают они триста литров молока за сутки.

И мы ушли, уже не тревожась за его судьбу. Коль нашел мать, те­перь не пропадет. А за то, что я первый предложил взять его на судно и больше всех возился с ним, моряки назвали малыша в честь меня «Иван Макарыч». Капитан говорил, что неудобно давать млекопитающему имя уважаемого моряка. А мне было приятно.

– Что ж, теперь так и будем его величать, – сказал пожилой рыбак.

А мальчишки сразу закричали киту:

– Иван Макарыч!

Но тот не обратил на их зов никакого внимания. Ребята засыпали Онуфриева вопросами, но было уже поздно, и их разогнали по домам.

К ночи «Иван Макарыч» застыл на поверхности бухты. «Уж не умер ли?» – подумали мы. Подплыли с Никитушкиным на шлюпке и потро­гали его багром. Он даже не пошевелился. Луна серебрила его широкую спину. Из воды торчала только голова. Легкие пузырьки воздуха изред­ка вылетали наверх. Кит крепко спал после долгих походов.