Рыба-одеяло - [54]
Я отлетел. Хотел посмотреть вверх, но тут что-то толкнуло в бок, ударило по шлему и швырнуло вниз. Раздался грохот. Я уже ничего не видел в иллюминатор. Гулко стукаясь друг о друга, падали на меня ящики со снарядами. Догадался, что рухнули штабеля. Попробовал подняться, но руки и ноги были прикованы к жесткому настилу трюма. Не смог даже пальцем пошевелить, только голова поворачивалась в шлеме. Под водой движение предметов замедлено, ящики наваливались углами, а в костюме был воздух, иначе я был бы раздавлен ими, как прессом.
– Что случилось? Выбирай трос! – раздалось по телефону.
– Попал в обвал, ребята!
– Воздух идет?
– Идет.
– Держись, будем освобождать тебя!
А сколько мне держаться? Этого не знали и сами спасатели.
Обвал продолжался. Падал ящик, и я холодел при мысли, что он придавит шланг. А что может быть страшнее, чем остаться без воздуха? Пока он еще бесперебойно поступал, ударяясь о предохранительный щиток в шлеме, и тонкой струйкой шипел возле моего затылка. Но я не смел даже повернуть головы, боялся, как бы этот живой родничок не прервался. И тогда конец!
Спасатели были где-то очень далеко от меня. Глухо стучали их свинцовые подметки. Ящики перестали падать, но любое неосторожное движение наверху могло вызвать новый обвал. И торопить водолазов – значило погубить себя. Я настороженно прислушивался к каждому толчку, к каждому шороху в трюме. Не знаю, долго ли я смог бы выдержать такое напряжение? Но что это? Я вдруг услышал с детства знакомую мне песню:
Уж не показалось ли мне? А песня лилась и лилась из чуткой мембраны телефонного кружка, прикрепленного в стенке шлема. И скоро я забыл о том, где нахожусь. Слушал, как сильный голос выводил:
Смолкла песня о ямщике. Зазвучал «Варяг»:
Сколько огня, задора и широты в русских народных песнях! Они наполняли мое крошечное жизненное пространство в шлеме, сдавленное со всех сторон плотной толщей воды. И, когда грянула лихая «Камаринская», мне, честное слово, уже было наплевать на все обвалы! Недаром говорится: «С песней и умирать не страшно».
Через семь часов водолазы добрались до меня. Слышу, снимают последний ящик. Чувствую, наконец, руки и ноги стали шевелиться. Хотел подняться, но тут же повалился. Отвык от вертикального положения, одеревенел, долго пролежав под грузом.
Когда вышел на баркас, стояла глухая ночь. Вся команда тревожно смотрела на меня. А я улыбался и спрашивал: откуда на водолазном боту русские песни? Оказывается, ребята из-за меня ходили на «Морской охотник» за этими пластинками. Каждый из них знал, что такое быть прикованным под водой, в темноте, где теряется представление о времени и оно кажется бесконечным.
Они осторожно, ящик за ящиком, разбирали надо мной завал. Работали сверх всяких сил на двадцативосьмиметровой глубине. А вместе с ними трудился и Чердаков. Желание спасти товарища пересилило в нем страх перед утопленниками.
Кто-то из ребят, убирая с палубы патефон, поинтересовался: понравились ли пластинки?
Еще бы! Никогда в жизни не слушал я так жадно песни о Родине, о море, о любви и счастье, как в то время, когда лежал неподвижный в глубоком трюме затонувшего океанского корабля.
«Иван Макарыч»
Мы шли по дну океанской бухты в легководолазном снаряжении, вдоль протянутого троса, вслед за нашим старшиной. Крупные камбалы с золотисто-оранжевыми каемками при нашем приближении, как хамелеоны, меняли окраску. Подводные хризантемы – белые актинии на толстых ножках – мгновенно закрывали свои пышные головки.
Вдруг мы услышали сигнал: «Стоп!» Это старшина ударил ключом по баллону с кислородом у себя на груди. Звук в воде разносится далеко. Мы остановились.
И тут нас покачнуло так, что еле-еле удержались на грунте. «Что такое? – думаем. – На дне ведь всегда спокойно». Удивленные, посмотрели вперед сквозь стекла масок. Что-то шло прямо на нас, темное и большое. Оно все время увеличивалось, как в кинофильме, когда на зрителей с нарастающим гулом летит-бежит паровоз; кажется, вот-вот раздавит! Двигалась не то туча, не то огромная гора, не то днище старого, обросшего зеленью корабля. И эта туча, гора или днище то опускалось, то поднималось и кидало нас, так и валило с ног!
Старшина дал новый сигнал по баллону. Мы выпустили из рук трос и повернули к берегу. Вышли на сушу, откинули маски, смотрим, а из бухты выставилась темно-коричневая гора и запускает высокие фонтаны, похожие на белую кудрявую березку, листья которой под ветром шелестят и рассыпаются. Торопливые струйки, падая, отсвечивают многоцветной радугой на солнце.
Вот эта-то гора и был кит «Иван Макарыч», с которым у нас завязалась потом самая трогательная дружба.
Мы первый раз в жизни увидели живого кита. Водолаз Никитушкин даже продекламировал стихи:
«Поперек него лежит
Чудо-юдо рыба кит...»
Зато бывший китобоец, механик нашего отряда Иван Макарович Онуфриев, сразу определил породу путешественника:
– Кит-горбач!
И, любуясь громадиной, добавил:
– Великолепный экземпляр!
