Рядом с врагом - [46]

По-прежнему шумно, оживленно. Ни на минуту не утихает землянка. Здесь штаб. Один балагур, лишь увидит Марфу, так сразу и донимать:

— Идут, бабушка, дела? Наш славный комендант штаб-квартиры.

Кто его знает, насмехается ли над старухой или характер такой веселый. По виду не скажешь, что охальник. Добрый парень. Не раз помогал Марфе в ее бесконечных делах. Да и Опанас Гаврилович тоже частенько стал называть ее комендантом. А ведь так кличут самого злющего немца в Червонном Гае! При чем же тут она, бабка Марфа!

Вот и сейчас старик обращается к ней:

— Давай-ка, комендант, чайку нам сготовь. Партийное собрание будет.

Бабка Марфа знает, что в данном случае обойдется без шумных разговоров. Люди посидят спокойно, по-деловому. А бюро когда собирается — и того лучше. Одним самоварчиком обходятся.

Собрание — больше хлопот. Куда больше! Да и непонятно. Вначале ставила для собрания тоже один самоварчик, потом два, потом три… Сейчас оно такое собрание большое, что приходится запасаться кипятком. А какой он — чай из ведра! Горе, а не чай…

— Сготовишь чай, — продолжал Опанас Гаврилович, сдвинув густые брови, — и марш из комнаты. Хотя ты и комендант, но беспартийный. А собрание у нас сегодня закрытое…

— Ну закрывайтесь, закрывайтесь, — торопливо согласилась Марфа.

— После собрания бюро еще будет… — поставил Опанас Гаврилович «коменданта» в известность.

— Это лучше… — И, думая о своих хлопотах, бабка чистосердечно созналась… — Лучше бы сразу бюро.

— Ну, ну… Это в твои обязанности не входит…

На собрании первым выступил Степан Иванович. Вначале он предложил почтить память партизан, погибших в последней операции.

Коммунисты молча поднялись. Легким кивком головы Козлов разрешил сесть.

— Конечно, мы освободили из неволи десятки людей… Это большое дело. Но обидно, что о дальнейшей судьбе людей мы не можем пока побеспокоиться.

Партизаны хорошо понимали своего командира. Действительно, что они могли предпринять?

— Делать из отряда лагерь беженцев мы не можем, — продолжал Козлов. — Только несколько человек, способных держать оружие и воевать, нужно оставить в «Маленьком гарнизоне». А сколько после разгрома эшелона блуждает еще по лесам… Когда доберутся до деревень, конечно, расскажут людям о случившемся. Представляете, что если потом дойдет до крестьян вторая весть, третья, четвертая. Представляете, насколько легче будет людям жить!

Степан Иванович сжал кулак и восхищенно заключил:

— Значит, мы не имеем права на отдых. Действовать и действовать!

И Козлов рассказал о новой операции.

За Сосновкой немцы оборудовали временный аэродром. Вероятно, он служит промежуточной базой.

— Райком не настаивает на этой операции, — предупредил Степан Иванович. — Нам предложено обсудить, обдумать. Аэродром хорошо охраняется. Значит, необходим внезапный сильный удар. Сможем ли мы справиться?

Козлов оглядел присутствующих.

Молча сидят коммунисты. Некоторые из них, казалось, думают о чем-то своем, далеком. Но Степан Иванович знает этих людей, с кем совсем недавно его свела война.

Сидят коммунисты — ядро отряда, основа «Маленького гарнизона».

…Положил руки на стол Михайлов. Младший командир Красной Армии. Ему оставалось дослужить четыре месяца.

— Готовишься, Михайлов? — спрашивал комиссар батальона, один из тех, кто рекомендовал бойца в партию.

— Рановато готовиться.

— Обдумать нужно. Чем займешься дома?

— К дереву вернусь… Ждет, наверное, мастерская.

— Это хорошо… — соглашается комиссар. — Руки у тебя золотые. Много радости принесут людям.

При этих словах Михайлов опускал голову. Не любил он красивые слова. Хотя знал, что в маленьком сибирском городке его руки действительно называли золотыми.

У мастерской было много заказчиков. И почти каждый из них старался заполучить мастера Михайлова. Приглашали его в дом. Накрывали стол, вытаскивали обязательную поллитровку. Столяр сразу же отодвигал стакан.

— Не пью!

В его семье потомственных охотников никто не пил. И он, «отбившийся от роду-племени», продолжал эту традицию.

В мастерской часто возникал повод что-то «обмыть» — хороший заказ, сдачу заказа, «левое дельце»… Михайлов уходил. В мастерской он любил один запах — запах дерева, клея, стружек… Любил один шум — шуршанье рубанка, стук молотка.

Когда обескураженный хозяин дома замирал с поллитровкой под столом, Михайлов деловито спрашивал:

— Что хотел, Кузьмич?.. Заказать что-нибудь?.. Так через мастерскую действуй.

Совсем растерявшийся хозяин дома нес чепуху о добрососедских отношениях, о дружбе, но в конце концов, освоившись, бормотал что-то насчет «шкафчика».

«Левую работу» Михайлов за деньги не делал. Красивые вещи, выполненные с большим вкусом и мастерством, он просто дарил.

Часто в свободное время Михайлов уходил в лес. Дедовская кровь не давала покоя. Стрелял Михайлов отлично, возвращался с богатой добычей.

— Охотник мог выйти из тебя видный, — с сожалением говорил отец. — Может, подумаешь…

Михайлов в ответ улыбался: ждала мастерская, ждал ее запах, ее шум.

…Рядом с Михайловым на собрании, как правило, садится Коркия. У них это получается машинально. События военных дней еще крепче сдружили их. И когда была возможность, они не отходили друг от друга.