Рябиновая ночь - [118]

— А Петрович-то что-нибудь говорит?

— Что он скажет? Ходит сам не свой.

— Господи, за что же такое наказание на нашу голову?

Анна в эту ночь долго не могла уснуть. Пусто и холодно было на душе. Об Алексее она думала, как о постороннем человеке. Нет, жизнь устроена как-то не так. Страдать годы, мучиться, и все только для того, чтобы в один ненастный день охладеть к Алексею.

Холодно и темно было и над степью. Дул ветер. Лил дождь. Утром, когда немного разъяснело, Анна поехала посмотреть поля. Онон вышел из берегов, мутные потоки воды хлынули в протоки, залили низины. В падях небольшие ручьи превратились в бурные речки.

У Крутого лога положило гектаров двести пшеницы и больше ста гектаров овса. По падям земля раскисла, попробуй теперь на такие поля заехать на комбайне. А дождь все не унимался: то в одном месте спустится белой пеленой, то в другом. «Вот тебе институт, — думала Анна. — Скажут, испугалась Анна, сбежала. Нет, пока не уберу последний колосок, не уйду с поля».

До слуха Анны долетели крики гусей. Она взглянула в степь: вдали над сопками летела огромная стая. Косяк ее то ломался, то выстраивался. С каждой минутой птицы приближались, их беспокойный крик усиливался. Уже который день стая в пути. От устья Енисея до Забайкалья — дорога длинная. Над Нижней Тунгуской птицам пришлось пробиваться сквозь снегопады. Лена встретила стаю проливными дождями. Немало сил пришлось потратить, чтобы преодолеть свирепые ветры в горах Кодара. Устали, из последних сил машут крыльями. Увидели степь, ломают строй, требуют отдыха.

На их ропот зычно и строго отвечают вожаки. Еще немного усилий, и за Ононом на озерах Зун-Торей и Барун-Торей они сделают привал. Отдохнут на островах, а потом вдоволь попасутся на полях, полакомятся овсом и пшеницей.

Но откуда знать молодняку этот птичий полустанок? Уже до мозолей набиты плечи крыльев. При каждом взмахе во всем теле отдает боль. От голода темнеет в глазах. А внизу поля, озера, манят к себе, зовут.

Вот от стаи отделился ослабевший молодой гусь, серым лопухом заскользил к земле. Это был поздыш. То ли яйцо застудила гусыня, то ли еще по какой причине, но вывелся он последним, был слабым, вялым, долго не мог подняться на крыло. Вот и не успел перед полетом набраться сил. Увидела стая падающего к земле гуся, сломала косяк, живым комом понеслась над сопками. Молодняк требовал отдыха. И вожакам с великим трудом удавалось удержать их в небе.

Отставший гусь сел в распадок, приподнял ослабевшие крылья и посмотрел на стаю: она быстро удалялась, крики слабели. Прошло две-три минуты, и караван скрылся за сопками. Одиночество испугало гуся, он взмахнул крыльями, но они не подняли его. У гуся вырвался крик, похожий на стон. Но стая его не услышала.

Анна с сочувствием посмотрела на одинокого гуся и поохала на полевой стан. Тетушка Долгор убиралась по дому.

— Добрый день, — поздоровалась Анна.

— Совсем не добрый, — ответила тетушка Долгор, — Работа вся остановилась. Поясница ноет. Ноги худо ходят.

— Ничего, век ненастье не будет. Я сейчас по дороге вспомнила: у Даримы скоро день рождения.

— Я уже Груне говорила, пирог печь надо.

— И подарок организуем от, всего отряда.

Максимка все лето прожил у деда на стоянке. Привольно ему в степи. Он помогал заготавливать сено: греб на конных граблях, возил копны, иногда даже косил на конной сенокосилке. Временами нас овец. А когда выдавалось свободное время, садился на коня и уезжал к Хан-уле. Там было много озер. Особенно Максимка любил бывать у озера Сиротинка, которое находилось на отшибе между двух холмов с березовыми гривами. Озеро было небольшое, полукруглое, с камышами вдоль берегов. С южной стороны его опоясывала довольно широкая полоска кустарников. Среди них росло несколько корявых берез, на которых темнели галочьи гнезда.

Максимка приезжал рано утром, треножил коня, а сам прятался в густой траве бутана. Проходило немного времени, и невдалеке появлялись два журавля. Они время от времени что-то клевали в траве и степенно двигались к озеру. Между ними шли два журавленка, покрытые пухом, как бархатом. Они тоже кормились травой, иногда гонялись за кузнечиками. А когда не удавалось поймать кузнечика, журавлята обиженно попискивали. Курлыкать они еще не умели. У озера они пили воду, отдыхали. Журавлята ложились в траву, а взрослые журавли, ощипываясь, зорко наблюдали за местностью.

В это время из норы, которую на склоне сопки скрывали камни, заросшие курильским чаем, вылезал лисенок. Он долго с любопытством смотрел на птиц, потом начинал к ним подкрадываться. В траве его долго было не видно. Птенцы заметили лисенка, когда он подкрался близко. Журавль тогда распускал крылья и с шумом ударял ими о землю. Лисенок без оглядки мчался к норе и вылезал из нее только когда журавли уходили на пастбище. Теперь лисенок крался к озеру поискать птенцов чибисов. Но чибисы встречали его далеко, поднимали крик и начинали пикировать. Лисенок, падая в траву, скалил зубы, а потом спасался бегством.

Своей жизнью жили на озере утки. Они плавали по камышам с выводками. Но когда над камышами появлялся коршун-мышелов, утки начинали крякать, птенцы ныряли и прятались в осоке.