Рувим, сын Рахили - [2]

И наступило ничто, постепенно наполняющееся смутным бормотанием, и поначалу нельзя было угадать значение этого невнятного шума, который с каждой секундой нарастал, торжественно и властно возвещая что-то; и длилось это, быть может, минуты, а может статься, долгие часы, пока не сделалось ясным, что неизведанное до сего дня, непотревоженно дремавшее, подступает снова и готово повториться. И оно повторилось единожды, и дважды, и трижды, и в каждом из тех повторений по семижды семь раз.

... Когда утром отворились плотно запертые на ночь ставни и свет хлынул в их покои, когда в мгновение ока все рухнуло и умерло, а на месте Рахили щурила подслеповатые гноящиеся глаза Лия, Иаков, устав от стенаний и горьких обидных слов, вымолвил лишь:

- Ты истощила чресла мои. Я думал, что ты - Рахиль.

* * *

- Чем же ты уязвлен? - простодушно недоумевал Лаван. - Или ты не знаешь, что не принято у нас выдавать младшую дочь вперед старшей? И не я ли твердил тебе, что все вокруг, любимый племянник, принадлежит тебе, в том числе и мои дочери? Да неужто не отдам тебе Рахиль - брось унывать! недели не пройдет, как она станет твоей! Только... только ты ведь послужишь мне за нее еще столько же? еще семь годков? - и он заискивающе заглянул в скорбные глаза Иакова. - Ведь послужишь, правда?

... Первенец Иакова появился на свет в положенный срок, и Лия нарекла его: Рувим.

* * *

- А вот и наш братец ненаглядный, легок на помине, - молвил Иуда, задумчиво покусывая травинку.

На виске Симеона вздулась жила. Он хотел что-то сказать, но сдержался. Лишь белые кулаки выдавали его гнев.

- Стареет наш отец, - продолжал Иуда ровным голосом. - Свои слабости, свои пристрастия, дело понятное. Нашу матушку он не жаловал никогда, только при чем здесь мы? Есть же предел и нашему терпению. Заметьте, братья, - кто из нас осмелился бы на подобную дерзость? Хотя бы чисто по-людски. Может быть, тебе, Неффалим, когда казалось, будто мы, братья твои, обязаны поклониться тебе как превосходящему нас? Или тебе, Симеон?

Симеон по-прежнему молчал, следя недобрым взглядом за Иосифом, спускавшимся с холма.

- Обед нам несет, - сказал Дан. - Добрый.

- Да что мы в самом деле, братья? - взорвался Левий. Его круглые совиные глаза смотрели возмущенно, пятерня яростно ерошила копну кудрявых волос. - Сын Рахили преступил все границы бесстыдства и наглости! Неужели, перережь мы ему глотку, грех наш будет так уж тяжел?

Неффалим беспокойно заозирался: - Глотку? Левий, ты не...

- Я - не! - рявкнул Левий, и Неффалим испуганно осекся. - Уж кто-кто, а я - не! И Симеон - не! А вы, вы - вы скопище ослов и трусов! Ваше ничтожество не способно породить ни одного достойного мужчины чувства хорошей ненависти в том числе! Что ж, ладно. Мы с Симеоном и без того прокляты отцом нашим, нас не убудет. Уж мы-то не побоимся сделать за вас кое-какую неприятную работенку.

- Убью, как собаку, - резюмировал Симеон. Иосиф между тем приближался, прижимая к груди тяжелую корзину с провизией. Рувим встал, оглядел братьев и произнес негромко:

- Он, конечно, стервец, спору нет. Но крови не надо. И ее не будет говорю вам по праву старшего.

- Ого-го, где твое первородство, прелюбодей? - крикнул Левий. Рувим продолжил, не отвечая:

- Не налагайте на него рук. Гораздо проще будет швырнуть его в яму, - и он указал пальцем в сторону иссохшего рва, который был скрыт жидкой рощей и находился в изрядном отдалении от Дофанского пастбища. - Там спокон веку великая сушь, воды нет ни капли, а глубина такая, что брату никогда самому оттуда не выбраться. А крови не надо.

- Брось ты... - начал было Левий, но Рувим пристально поглядел сперва на него, а после - в направлении Иосифа, который подошел уже совсем близко и махал рукой в приветствии. Рувим приложил палец к губам.

Братья поднялись с земли, и Иосиф был встречен молчанием. Радостное, приветливое выражение уже начало сползать с его лица, когда братья набросились на него, сорвали с него одежду, связали по рукам и ногам.

- Братья! Отец! - попытался крикнуть Иосиф, и в тот же миг удар, нанесенный неизвестно кем, лишил его чувств.

- В ров! - распорядился Рувим. Он возвышался над поверженным Иосифом, уперев кулаки в бока и широко расставив ноги. С каменным лицом он наблюдал, как Гад, Неффалим и Дан поднимают, кряхтя, упитанное тело брата-баловня. Левий мрачно смотрел исподлобья, молчал Симеон, а Иуду, похоже, происходившее вообще перестало занимать. Остальные стояли, отдуваясь, и не знали, куда деть свои руки.

Вскоре процессия тронулась. Рувим не двинулся с места. Иссахар, замыкавший шествие, остановился и вопросительно взглянул на него.

- Ступайте, ступайте, - дернул бородой Рувим. - Я останусь, подожду вас. Надо же кому-то стеречь овец.

"Псы, - билось в его мозгу, - бешеные, кровожадные псы, вам это зачтется. Я не я буду, если не выручу недоумка".

* * *

Глядя из-под ладони на приближавшийся караван измаильтян, Иуда сосредоточенно потер переносицу. Иосиф, связанный, лежал на дне рва. Он пришел в себя, но от ужаса и боли не мог произнести ни слова. Иуда, поразмыслив, втянул голову в плечи, вздернул рыжую бороду и обратил лицо к братьям. Рассудительно звучали его слова: