Рутина - [49]

На следующее утро Ваня с криком ворвался к нам в комнату.

Я раскачивался на стуле перед компьютером, как раз тянул руку к стакану с дешевым вином. Михаил Енотов в это время сидел на кровати, мы вели праздную беседу. Помню, он рассказывал про своего казанского знакомого, который, прежде чем начать встречаться с девчонкой, несколько месяцев обхаживал ее, прокачивал, заставлял читать разные художественные, научные и документальные книги.

– Основательный подход, – ответил я.

В этот момент дверь распахнулась, и жирным ураганом влетел Ваня. С ним был еще какой-то здоровяк, которого я сразу не успел разглядеть. Ваня начал бить меня по голове, прыгать, атаковать локтями. Он приговаривал при этом:

– Ты что, хотел обоссать мою тачку? Ты не на того наехал!

Но при этом больно мне не было. Через несколько мгновений я понял, что Ваня не хочет причинить мне боль, а хочет запугать. У меня было искаженное представление, я думал, что он сильный пацан, потому что Ваня как-то соврал мне, что одолел Лео на ринге. А Лео я считал сильным противником. Что-то было общее с моим другом детства Пуджиком у Вани: комплекция, любовь приукрасить. Такие люди не могут физически причинить кому-то боль, не могут драться. Несмотря на выгодность положения, он не нанес никакого урона. Мне удалось разогнуться и дать ему в морду. Третий раз в жизни и, надеюсь, последний, я ударил человека по лицу. Ваня сразу осел, сдал назад. В это время Михаил Енотов уже стоял в дверях – он выталкивал в предбанник здоровяка, телохранителя, спутника моего соперника. Я схватил Ваню и всей его тушей повалил на кровать, залез на него и заорал:

– Успокойся, успокойся, дурень!

Ваня уже был совершенно беспомощен, но, видимо, до сих пор это не уразумел. Он ответил мне:

– Смерть твоя пришла!

Я даже начал смеяться от неловкости, при этом дал ему несколько пощечин, продолжая успокаивать. Слышал, как в этот момент Михаил Енотов говорил здоровяку:

– Это моя комната, не заходи сюда.

Здоровяк был совсем юный, как и сам Ваня, хоть и с бородой и похожий на русского богатыря. Еще у него была очень красивая светло-русая коса. Лицо же было невероятно добродушное, и он послушался Михаила Енотова, который был в полтора-два раза меньше.

Ваня был весь мой.

– Ты же хотел драться! – визжал он из своего положения проигравшего.

– А теперь не хочу, – отвечал я. – Успокойся.

Я заметил у него в руке зажигалку. Он сжимал ее в кулаке, когда пришел бить меня.

– Ваня, это что за шняга? – спросил я.

Он был даже обаятелен в своем дилетантизме:

– Это чтобы удар был лучше.

Я отпустил Ваню, сел на стул. Он поднялся. Я протянул ему вина. Он хлебнул и сказал:

– Пожалуйста, отпусти ее.

– У тебя кровь на лице, вытри, – я хотел указать, но случайно пальцем задел ему за губу.

– Пожалуйста, Женя, повторяю. Отпусти ее, – повторил Ваня.

Мне оставалось неопределенно покачать головой. Когда они со здоровяком ушли, я начал понимать, что случилось. Вернее, что должно было случиться и не случилось. Как же это произошло?! Он сам пришел ко мне, я завалил его и мог разбить его лицо в мясо. Мне это было необходимо, так бы я избавился от невыразимой муки, но почему-то я не сделал то, что был должен. Каждый день в течение полутора лет я буду сожалеть о том, что не избил его.

Потом был самый сильный в жизни отходняк. Мы ехали в плацкарте на боковых сиденьях со Сжигателем, пили чай, смотрели друг на друга. Я двумя руками держал чашку, все ходило ходуном, расщеплялось, и нужно было прилагать серьезные усилия, чтоб удерживать фрагменты реальности на местах. От ужаса я покрывался холодным потом. Ставил чашку, судорожно вытирался вафельным эржэдэшным полотенцем.

Мелькали флешбеки, этот безумный шалман подмосковного пансионата «Липки». Писательский форум. Я видел вспышки: водку, огромную столовую и шведский стол с котлетами, старенький бассейн, поэтов и поэтесс, прозаиков и критиков, мрачный лесок, воздух которого был пропитан плохими стихами, магазинчик, мои слезы, блевотину на распечатках чужих романов и рассказов, толстые журналы, в которые мы не стали сватать свои тексты, лекции и семинары, которых мы не слушали и не посещали. Вечерами из дурмана я набирал Ваню и Сигиту. Ваня не брал трубку, только играла песня Земфиры, худшая, на мой вкус, там пелось про звезды, которые падали в карманы, и кто-то был счастливый и пьяный, а я ждал ответа. Пьяный – я был, но не счастливый. Телефон Сигиты был стабильно недоступен. Мои друзья в этом запое походили на демонов, я не узнавал их лиц. Раз телефон позвонил, и мне напомнили, что я должен прийти на проходящее в те дни вручение литературной премии имени Белкина, в шорт-лист которой вошла моя повесть «Третья штанина». Но меня больше не интересовала судьба моих текстов, они были как брошенные в море дети. Я не пошел на это мероприятие, равнодушно смотрел, как малыши тонут, даже с некоторым садизмом. Мне нужно было другое. Только достичь дна. Я выпивал столько алкоголя, сколько позволяло тело, и ни каплей меньше. Проживал маленькую жизнь грязного животного, мне хотелось выключить разум.

Теперь я смотрел на Сжигателя, в глазах которого отражался мой собственный ужас.