Русское народное порно - [32]

У Гулечки ещё три сестры, и из них изо всех Гулька старшая. Мать работает медсестрой в поликлинике, а отец у них умер. Оттого в семье бедность ужасная, и даже от копеек моих, что за съёмки плачу ей и за работы по дому, Гулечка счастлива. И сестрёнки Гулькины тоже довольны. Мать, хотя беспокоится, откуда у старшенькой деньги, но мартышечка моя отговаривается: тут заплатили, там заработала – всё, мол, в порядке. Даже отлучки ночные оправдывает: мол, в одном месте с больной попросили посидеть-подежурить…

Васеньку мать родила, когда ей было пятнадцать, и всю жизнь того одна без мужа растила. И юноша поди насмотрелся на материных мужиков одноразовых да одноночных. Васька у матери давно уж отбился от рук – орут друг на друга, дерутся. Иной раз вместе и выпивают. Да и как ей с балбесом этаким справиться, когда и сама ещё – девчонка недавняя! Васенька мать называет Наташкой. Ни матерью не кличет, ни мамой: а только Наташкой. Ну, иногда ещё сукой проклятой, по случаю. Да стервятницей, под настроение.

Тамарочка… она из семьи продавцов. И мать её – продавщица, и тётя, и бабушка. И у самой-то Тамарочки нету иного пути, как вскоре продавщицею сделаться. Юница это хорошо понимает и втайне страшится, оттого-то её в наш мир кино потянуло. А этот-то мир, глянь, кособок оказался! Может, ей лучше бы продавщицею быть! Так бы и случилось, конечно, ежели б я её красоту и грацию девичью не заприметил глазом своим циничным, алчным и зорким!..

У Алёши Песникова была семья как семья. Отец по стране на всякие строительства ездил, так зарабатывал (у нас-то с работой, сами знаете, сложно), да в Стерлитамаке с женщиной местной сошёлся и к ней переехал. И хоть иногда деньги слал небольшие, а на пятнадцатилетие даже Алёше купил мотоцикл (из подержанных), юноша безотцовство своё ощущал и ощущает болезненно.

В общем, не артисты у меня, не баловни, а бедолаги да горемыки сплошные и нерентабельные! Ну, впрочем, и что же такого? А Расейка-то наша разве вся не страна горемык?!

Да и вообще: что бы ожидало их всех, не подвернись я им скоропостижно! Ну, в лучшем случае, произошли бы в наши глупые менеджеры, живущие тщетно, нисколько не приумножающие правды, добра и национальных припасов. А так – какой-никакой, а всё-таки путь! Вот таковые я себе порой оправдания сыскиваю.

53

Сегодня в обед состоялось открытие выставки. Детишки мои удумали флешмоб! Я был в курсе их замысла, но не помогал и не препятствовал. Я проникся их забавным, заводным, светлым духом.

Только, пожалуйста, без оскорблений, без дерзости и без экстремизма, увещевал их лишь я.

«Конечно-конечно! – заверили меня. – Какой ещё экстремизм!»

В музей мы все пришли порознь. Будто б мы незнакомы. Музейные дамы удивились новоявленным юницам и юношам. Обычно на открытие здесь приходит человек не больше пятнадцати, из которых две трети – сами художники. А тут помимо обыденной публики пришло ещё человек тридцать – парни и девушки – то детки мои наприглашали соучеников своих и приятелей. Такого многолюдства музей, пожалуй, не знал со дня основанья.

Началось всё традиционно с речей. Выступал начальник районного отдела культуры. Выступала музейная директриса. И в совокупности некоторые художники. Картины висели в выставочном зале и ещё в коридоре. В зале висели работы большие, маслом написанные, – пейзажи, натюрморты, портреты; в коридоре – работы поменьше: этюды, акварели да графика. Рисунки Саби, формата вовсе не маленького, в самом конце коридора повесили.

В конце так в конце – глупо было б на то обижаться.

Никто и не обижался.

И тут начался флешмоб.

Детишки из «наших» речи взрослые слушать желания не изъявляли. Они, как барсуки полосатые, шныряли от картине к картине. По-прежнему порознь. Они вполне равнодушно пялились на работы Леночки Зорькиной, на пейзажи мастеровитого Равиля Муратова, на пуантилизмы Константина Свещенко и картинки остальных двенадцати авторов. Пока кто-то из них в конце коридора невзначай не натыкался на Саби. Тут он, кажется, поражённый увиденным, начинал громко хлопать в ладоши. Привлечённые шумом набегали прочие двадцать девять. И они тоже начинали аплодировать. В результате выходила этакая довольно упругая овация. «Наши» хлопали всем сообществом не более семи секунд, после чего так же стремительно, как сбегались, рассеивались по коридору и залу и, сызнова обратившись в барсуков полосатых, продолжали чинно разглядывать постороннюю живопись. Через минуту-другую история повторялась.

Районный начальник вполне обтекаемо и красноречиво говорил о том, как вырос в последние годы уровень художественных экспозиций в музее, что не может быть не отмечено нашей общественностью, воспринимающей с благодарностью и проч., и тут-то произошёл первый бедлам.

– Что-то случилось? – растерянно запнулся он.

Некоторые художники выглянули в коридор.

– Порнографии хлопают, – тут же бесстрастно доложил вернувшийся Константин Свещенко, этакая несуразная житейская плесень.

– Молодые делают свой выбор, – нашёлся районный начальник и продолжил речь.

– Это гормоны за них выбор делают! – крикнул один из художников.

Должно быть, соседство неведомой им Саби отнюдь не у всех у них вызывало прилив энтузиазма.