Русское народное порно - [34]

– Тогда и мои работы тоже снимите! – взволнованно сказала Леночка Зорькина.

– Что ты, Леночка! – рассудительно возразила Зоя Афанасьевна, – Ты умница и талантище, к тебе нет никаких замечаний. А здесь такое повесили! Один эпатаж, и ничего другого, как такое вообще может кому-то нравиться!

– А нам нравится! – загалдели юнцы и юницы вопреки противной старухе. – Нравится! Нравится!

– Вам нравится потому, что вы ещё молодые и не разбираетесь в настоящем творчестве, которое радует душу, и вам не может это нравиться, потому что вы попросту все сговорились, думаете, я этого не вижу? – немного зарапортовалась Зоя Афанасьевна. – Валерий Викторович, скажите им! – молвила ещё она, заприметив подошедшего на отзвуки безобразия начальника районного отдела культуры.

– А я при чём? – хладнокровно ответствовал тот. – Есть выставком, все члены его сейчас здесь, пусть решают!

– А теперь дайте мне высказаться! – звучно сказала директриса музея Виктория Валерьевна. – Мы выслушали мнение уважаемой Зои Афанасьевны, выслушаем еще раз мнения членов выставкома. Пока мы работы Саби… снимаем! – перекрикивая возмущённый свист клаки, твёрдо заявила она. – До принятия взвешенного решения. А сейчас, дорогие друзья, давайте обратимся к работам других наших талантливых художников! Зоя Афанасьевна, и вы их тоже ещё не видели! Пойдёмте, я покажу!

Музейные дамы с видимым сожалением стали снимать оставшиеся четыре Сашенькиных работы. «Наши» со свистом и топаньем расходились. Директриса вела под мышку бурчливую старуху. Я переглянулся с Леночкой, усмехнулся осклизло, да и тоже пошёл себе восвояси.

55

И ведь, коли вдуматься, всего-ничего мы с милыми моими детками сбредались на наши тайные сборища, а уж многое у нас двигалось будто бы по-заведённому. Когда я вернулся, трое нагих юношей и пять юниц чинно сидели на моей веранде и пили вино. Приходу моему обрадовались и тут же поднесли стаканчик. Сердце моё облилось на миг тёплою кровью: им так хорошо теперь друг с другом. Ну, значит, и мне с ними хорошо. Вы не понимаете здесь связи и никогда не поймёте. Ну, вам это и понимать необязательно. А я-то точно знаю, что имею в виду.

Едва мы выпили, как позвонила Леночка Зорькина.

– Ну, докладываю, Савва Иванович, – сказала она. Я включил телефон карманный на громкую связь, детки мои слушали, затаив дыхание. – Рисунка разорванного, конечно, жаль. Саби погорячилась. Зоя Афанасьевна поклокотала немного, но после её спровадили по-тихому. Собирался выставком. Остальные четыре работы, что сняли, потом снова повесили, на старое место. Сделали выгородку в виде ширмы. Коллективным экскурсиям из школ показывать рисунки Саби не станут, но сейчас лето начинается, их и так будет немного, а взрослым – пожалуйста. Сделали везде приписку «восемнадцать плюс». Так что поздравляю! Жаль ещё, что не успели пообщаться. Она сейчас у тебя – виновница?

– И виновница, и прочие «виновники» – все у меня. Вино пьём, слезами горючими запиваем, – ответствовал я. – Ну, теперь-то слёзы немного поусохнут.

– По поводу флешмоба Виктория Валерьевна бурчала, что могли бы и предупредить.

– В другой раз предупредим непременно.

– А главное, художники наши…

– А что – художники?

– Я даже посмеялась над ними. Соберутся так, как старики старые, на лавочке и бухтят: ну, вот, мол, девочку с картинками повесили. А каждый из них, не поверишь, Савва Иванович, раз пятнадцать возле рисунков Саби отметился. И девчата из музея говорили, что им рисунки эти больше всех понравились. Только о тех все и спорят. Нет, что ни говори, это победа!

– Ура! – тут громыхнули хором юноши с юницами.

– Весело там у вас, Савва Иванович, в вашем прибежище! – сказала ещё Леночка, услышавши гул нашего склáдного социума. – Аж зависть берёт!

– Ох, не завидуй нам, хорошая моя! – сказал я, давая отбой.

Пожалуй, ни в один из дней предыдущих, ни в один из вечеров не снимали мы наше запретное кино с таким увлечением. С таким удовольствием. С такими трепетом и шовинизмом. Да-да, последнее справедливо. Но я не желаю ничего объяснять.

Шовинизм – самая счастливая черта человека. Нет у него иных, столь счастливых, столь благостных, столь безукоризненных черт. Уж я-то в человеках кое-что смыслю, любезные мои!

И день вышел хорош, и ночь – весела. Дом мой всё более в отель (и даже в бордель) превращался.

У меня остались Танька с Гулькой в мезонине, Сашенька в спаленке на первом этаже, и ещё Алёша напросился ночевать на веранде. Уж сразу стало понятно, что должно было выйти. Я лично ничего против не имел, но лишь цинично предупредил обезьянку. Алёша ночью к Сашеньке пришёл расплёскивать себя, Гулька же за Алёшей шпионила и пришла с камерой.

– Гулька, вали отсюда! – крикнула ей Сашенька.

Но противная Гулька не отвалила.

– Всякое наше соитие есть собственность студии, вы знаете правила, – бросила она. И стала снимать двух юных соитийствующих.

Мартышечку, когда она не хочет, не переспоришь. В конце концов те махнули руками.

Долго-долго длилось ночное соитие Алёши и Сашеньки, я потом это видел, Гулькин фильм очередной справно и рукодельно монтируя.

56

Беда подстерегала нас изнутри. Подлый Дениска!