Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII вв. - [81]

Созданию условий для тесных контактов между этими социальными группами служило и другое постановление проекта, по которому предусматривалась возможность для шляхты и «детей боярских» свободно ездить из одной страны в другую «на службу и для обучения». Этому условию польско-литовские политики придавали особое значение. Уже во время переговоров на элекции 1587 г. с русскими послами, как отмечено в «статейном списке» посольства, «говорили о том паны рада много, чтобы вольность учинить людем ездити на обе стороны, как похотят»[818]. Во время переговоров в 1590 г. этот вопрос был поставлен послами Речи Посполитой перед русским правительством особо, еще до начала обсуждения возможных условий «вечного докончания»[819]. Упоминание в тексте проекта о поездках для «обучения» позволяет раскрыть мотивы, побуждавшие польско-литовских политиков настаивать на принятии этого положения. Убежденные в превосходстве не только общественной организации, но и культурного уровня польско-литовского общества над русским, они были уверены, что с установлением свободных сношений в университеты и коллегии Литвы и Короны направится поток русской дворянской молодежи. Ознакомясь с жизнью и духовными ценностями шляхетского общества, эта молодежь будет возвращаться домой как убежденная сторонница польско-литовской модели общественного устройства и, следовательно, объединения с Речью Посполитой, которое позволило бы и русскому дворянству усвоить себе все общественные завоевания шляхты. Эти расчеты, так же как и ряд построений польской публицистики 70-х годов XVI в., были результатом механического перенесения в иные условия опыта длительного исторического общения польских феодалов с литовской шляхтой.

Сопоставляя рассмотренные положения проекта с политическими концепциями предшествующих лет, следует констатировать, что направленность восточной политики Речи Посполитой в 1590 г. подверглась существенному пересмотру. Его суть заключалась в отказе от поисков немедленного решения восточной проблемы. Русско-польские контакты на элекции 1587 г. ясно показали, что путем переговоров нельзя склонить русское правительство к принятию польско-литовских условий унии. Путь войны также не сулил успехов, особенно после того как в ходе русско-шведской войны (1590–1593 гг.) выяснилось военное превосходство русской армии. В этой ситуации восточная политика Речи Посполитой стала все более ориентироваться на длительный период сосуществования, в ходе которого должны были постепенно возникнуть предпосылки для интеграции русского общества (прежде всего господствующего класса России) и государства с общественным и государственным строем Речи Посполитой. Деятельность польско-литовских политиков направлялась теперь на создание условий для такой эволюции.

Рассмотренные постановления построены на формально равноправной основе, в чем отражалось убеждение, что добиться соглашения с Россией можно, лишь трактуя ее как равноправного политического партнера. Вместе с тем при анализе некоторых других постановлений проекта мы сталкиваемся с существенно иным подходом к русской стороне. Это касается прежде всего трактовки вопроса о наследовании. Проект предусматривал, что если царь Федор умрет, не оставив потомков, то «народ московский» может избрать себе нового государя или признать над собой чью-либо власть лишь «с ведомостью и позволением нашим». Так, сформулированное условие интересно сопоставить с соглашениями о наследовании трона, имевшими место между Польшей и Литвой перед заключением Люблинской унии. Так называемый Городельский «привилей» 1413 г.[820], а затем соглашения 1499 г.[821] предусматривали, что выбор нового государя в Польше не должен производиться «без ведома и совета» (sine scitu et consilio) литовских панов, и, с другой стороны, выбор нового литовского великого князя не должен производиться «без ведомости и совета» польских Панов. Это сопоставление выявляет две особенности проекта 1590 г.: 1) его односторонний характер, когда обязательства налагаются лишь на русскую сторону и не ставится вопрос о возможном участии представителей русского общества в элекции преемника Сигизмунда Вазы, и 2) использование при формулировании текста таких определений («позволение» вместо «совета»), которые указывают на решающий, а не совещательный голос Речи Посполитой при выборах нового русского государя. Очевидна связь этого установления как с проектами, выдвигавшимися на элекции 1587 г., так и с внешнеполитической программой Я. Замойского в 1589 г. Хотелось бы также обратить внимание на другое — на попытку добиться от России крупной политической уступки, поставить русское дворянство в неравноправное положение, ничего не предлагая взаимен.

Аналогичные тенденции можно проследить и в вопросе о будущих границах обоих государств после «вечного соединения». В инструкции послам предписывалось добиваться, чтобы по мирному договору Речи Посполитой были переданы Новгород, Псков, Северская земля, Смоленск, Великие Луки. Лишь в крайнем случае, если бы русская сторона приняла все предложенные условия «соединения», можно было ограничиться приобретением Смоленска, Невеля и Себежа. Здесь также очевидна связь польско-литовских предложений с построениями предшествующих лет, в которых соглашение с Россией неизменно связывалось с теми или иными территориальными уступками с русской стороны. Вместе с тем налицо и попытка трактовать Россию в качестве неравноправного партнера, от которого можно добиться односторонних уступок. И это в условиях, когда Речи Посполитой грозила война с Османской империей, а польско-литовские послы должны были искать в Москве помощи против турок. Действительность быстро показала нереальность таких представлений. Русское правительство решительно отказалось ради заключения «вечного мира» уступить Смоленск. Тем самым вопрос о заключении «вечного соединения» на данном этапе отпал и до обсуждения других условий разработанного в Варшаве проекта дело так и не дошло