Русско-литовская знать XV–XVII вв. - [119]
Основной тенденцией научной генеалогии вплоть до наших дней было установить подлинность таких легенд, содержащихся в них исторических реалий; прекрасным примером тому являются работы С. Б. Веселовского[1023]. Но при скудости фактов о выездах на службу в Москву в XIII – начале XV в. в древних источниках и хорошем знании этих фактов составителями легенд такой метод может оказаться тупиковым.
Кроме того, он исключает исследование родословных легенд как памятников общественной мысли, в нем нет и попытки выяснить, почему и как менялось оформление этого документа в зависимости от времени их создания. Почему, наконец, в летописях и других источниках мы находим гораздо меньше записей о выездах знатных иноземцев в Москву, хотя о начале такой службы родоначальников тексты летописей и родословий иногда совпадают почти дословно[1024].
Говоря о зависимости и соотношении текстов родословных легенд и других документов, надо помнить, что в России давность службы московским князьям была основным критерием, дававшим возможность занимать высшие государственные и придворные должности, и она же определяла знатность происхождения. Родословные документы, чья форма существовала неизменной более двухсот лет, и позволяла определять степень родства между всеми однородцами, изначально имели официальное происхождение, то есть родословная роспись только тогда могла использоваться при определении должности (в Думе, во время военного похода и т. д.), в местническом споре, если она подавалась в государственное учреждение (приказ) и там официально утверждалась. С этого момента официально признавался и предок рода, выехавший служить на русские земли, его происхождение[1025]. Русские родословные росписи представляют записи нисходящего родства всех мужских потомков одного лица. Как правило, биографические сведения ка-саются родства с московскими князьями, службы им же (бояре, окольничие, воеводы в походах, реже – сведения об участии в посольствах); известий о землевладении в росписях практически нет.
Самые древние родословия составлялись семьями, постоянно служившими в Москве и принадлежавшими к Государеву двору. В эти росписи не попадали сородичи, по каким-то причинам перешедшие на службу в соседние – великие и удельные – княжества, к митрополитам, и другие, выбывшие из Государева двора. В XVII в., когда после отмены местничества в 1682 г. начинают собирать росписи дворянских родов, мы отчетливо видим стремление многих семей, впервые официально представлявших свои родословия, приписаться к родословному древу старинных родов, стать еще одной веточ-кой на его стволе[1026].
Правительство было вынуждено разработать ряд мер, регламентировавших такие приписки: родство с новой семьей должны были признать остальные сородичи, уже внесенные в роспись; требовались дополнительные документы о службе новых членов рода; иногда дело кончалось судебным разбирательством. Как показывают родословные дела 80-х годов XVII в., много усилий, чтобы создать единое родословное древо, приложили Бунины и Майковы. Бунаковы, утратившие к этому времени княжеский титул, доказывали общность происхождения с князьями Хотетовскими; а эти последние в своей росписи показали Лариона Бунака Хотетовского бездетным[1027].
Дворянские семьи, сделавшие в XVII в. блистательную карьеру при дворе, стремились удревнить свое происхождение, приписавшись к польским семьям, только что начавшим службу в Москве. Так произошло со старинным родом Лихачевых, которых признали однородцами Краевские[1028]. Основное требование авторов таких росписей показать давность службы предков московским государям.
С конца XV в. в Москве существовало родословие московских великих князей – Сказание о князьях владимирских[1029]. Корень московских правителей – через князей владимирских и киевских, легендарного Рюрика – выводился от римского императора Августа.
Это родословие было окружено сходными легендами о происхождении великих литовских князей (многие Гедиминовичи к этому времени обосновались в Москве), молдавских господарей (сын Ивана III был женат на Елене Стефановне), но знатнейшие нетитулованные боярские роды начинали свое происхождение от дружинников Александра Невского, боярина Федора Черниговского, пострадавшего вместе с князем в Орде, бояр Дмитрия Донского, героев Куликовской битвы. Даже иноземное происхоясдение основателей рода указывалось кратко: «из Прус», «из Орды». Но Прусы – это и родина Рюрика по Сказанию о князьях владимирских. Лишь это упоминание об общей прародине родоначальников династии и боярского рода деликатно указывало на общность их иноземных корней.
По сохранившимся официальным родословным документам XVII в. можно отчетливо представить значение легенды о происхождении, как определителя знатности, средства получить и закрепил право на высокие должности, службу. Почетнее всего было доказать свое происхождение от Рюрика. Основное количество споров возникло вокруг документов нетитулованных фамилий, стремившихся приписаться к родам черниговских или смоленских князей. Земли этих княжеств долгое время входили в состав Великого княжества Литовского, и реальные потомки этих династий были плохо известны в Москве. Еще в конце прошлого века генеалоги с большим сомнением относились к подобным припискам, сделанным составителями Бархаткой книги – основной официальной родословной конца XVII в.
