Русский язык в зеркале языковой игры - [5]

7. Не менее трудно определить границы допустимого в случае, когда объектом комического является произведение искусства. Любопытно, что авторы гораздо терпимее относятся к комической перелицовке их произведений, чем их горячие поклонники. Вл. Новиков указывает целый ряд эпизодов из жизни Жуковского, Пушкина, Блока, Ахматовой и других авторов, которые не прочь были посмеяться над пародийной переделкой своих произведений, а то и провоцировали подобные переделки (см. [Новиков 1989:113—116 и др.]). Вот, например, автоэпиграмма В. Капниста:

Капниста я прочел и сердцем сокрушился.

Зачем читать учился!

«Истинные ценности не боятся испытания смехом и даже в какой-то мере в нем нуждаются. Вспомним, как беззаботно смеется пушкинский Моцарт, слушая безбожно коверкающего его музыку трактирного скрипача. И как нетерпим к насмешкам и гримасам Сальери: «Мне не смешно, когда маляр негодный /Мне пачкает Мадонну Рафаэля,/Мне не смешно, когда фигляр презренный/Пародией бесчестит Алигьери» [Новиков 1989: 115]. В своем негодовании Сальери не одинок, ср. следующее высказывание Валерия Брюсова: “Мне не смешно, когда фигляр презренный пародией бесчестит Алигьери”,— восклицает у Пушкина Сальери. И этот крик негодования понятнее, человечнее, чем олимпийский, веселый смех полубога Моцарта. Нет, не смешно, а горько и больно, когда искажают и унижают дорогую мысль, заветную идею, особенно под видом ее защиты» (В. Брюсов, Ник. Вашкевич. Дионисово действо современности).

8. Признаки комического, выделенные Аристотелем и кратко охарактеризованные выше, необходимы, но недостаточны. Вполне очевидно, в частности, что не всякая безобидная ошибка вызывает смех. Так, большинство корректорских ошибок могут вызвать лишь досаду, как, например, опечатки в слове послами. Высокие договаривающиеся стороны обменялись тослами (поемами, бослами и т. п.). Не смешно. Почему же вызывает смех другая опечатка в том же слове: Высокие договаривающиеся стороны обменялись ослами? Очевидно, потому, что здесь возникает второй, дополнительный смысл, контрастирующий с первым,— представление о глупости послов, их дискредитация. Ср. замечание Ю. К. Щеглова о парадоксальном тождестве контрастных элементов в остроте, которые как бы «просвечивают» друг через друга (см. [Щеглов 1975:169,178]).

Точно так же шутка-контаминация приматонна [из: примадонна + тонна] вызывает смех потому, что она, как и любая другая шутка, «двухслойна», причем ее составные резко контрастируют: один, обычный, смысл («певица, исполняющая главные партии») — положительный, а второй, дополнительный (представление о тучности человека),— отрицательный.

Отметим еще один важный момент, который не нашел отражения в концепции Аристотеля. Казалось бы, сталкиваясь в комическом с чем-то уродливым или, по меньшей мере, не совсем нормальным, мы должны испытывать отвращение или неприязнь. В действительности же это, наоборот, радует и забавляет нас. Исследователи (Т. Гоббс, К. Юберхорст, Т. Бейн, Ф. Шлегель, Ф. Шеллинг, 3. Фрейд) единодушно объясняют это тем, что уродливые явления вызывают у субъекта, свободного (хотя бы в данный момент) от этого недостатка, ощущение силы, превосходства над кем-либо, довольства собой. Слыша шутку приматонна, мы смеемся над конкретным высмеиваемым лицом или же (если это абстрактная шутка, не имеющая конкретного объекта) над воображаемыми тучными певицами, испытываем «фарисейское довольство собой»,— во-первых, оттого что мы лишены этого физического недостатка, и, во-вторых, от сознания исправности своего интеллекта, позволяющего понять шутку, проникнуть в ее механизм.

9. Итак, комический эффект вызывает не всякая безвредная уродливость (или, как сейчас предпочитают говорить, отклонение от нормы), а лишь такое отклонение, которое вызывает возникновение второго плана, резко контрастирующего с первым. Слушатель заманивается на ложный путь, а потом маска сбрасывается (фаза «озарения» и комической радости, сопровождаемой двигательными реакциями —движением некоторых групп мышц). А Бергсон подчеркивал, кроме того, редуцированность шутки: в шутке есть исходная точка и вывод, без промежуточных звеньев. Это обеспечивает внезапность перехода и, тем самым, больший комический эффект [Buttler 1968: 36]. Естественно, что внезапность перехода (и ценность шутки) утрачиваются при повторении. JI. Лиходеев писал: «Даже очень хорошая острота должна быть как шприц: одноразового пользования».

Как соотносятся между собой две части шутки? Важный вклад в понимание этого важного вопроса внесли теории «обманутого ожидания» и «комического шока». Это—две конфликтующие теории, а между тем правы сторонники как той, так и другой теории. Дело в том, что отношения между частями шутки несводимы к одному из двух указанных типов. Здесь возможно и то и другое.

1) Обманутое ожидание. И. Кант, Жан Поль, Т. Липпс подчеркивали, что в шутке наблюдается контраст между ожиданиями субъекта (основанными на его жизненном опыте) и конечной реализацией. Явление, кажущееся естественным, потом демаскируется как абсурд или ошибка и, тем самым, дискредитируется. Иллюстрацией может служить такая сценка: рыболов с громадным трудом тянет добычу и вытягивает... старый башмак