«Русский вопрос» в 1917 — начале 1920 г.: Советская Россия и великие державы - [11]

. Французская газета Temps, отражавшая взгляды Министерства иностранных дел, 26 ноября сообщила, что при открытии Парижской межсоюзной конференции правительство Франции предложит опубликовать заявление, указывающее на опасность, которой подвергается при большевистском правительстве Россия, и осуждающее нарушение последней своих союзнических обязательств. Так как Франция была союзницей Российской империи еще до войны, она имела особенно веские причины для недовольства и наибольшее право для того, чтобы взять на себя инициативу этого протеста. Франция пошла еще дальше по пути непризнания и бойкота советского правительства, специально пригласив на конференцию в Париж В. А. Маклакова, как посла Временного правительства, с оговоркой, что приглашение это неофициальное. В тот же день министр иностранных дел Бальфур подтвердил заявление, сделанное лордом Сесилем 24 ноября в английском парламенте, о непризнании СНК, сказав, что в России со времени падения Временного правительства нет правительства, с которым можно было бы войти в сношения[73].

Американское правительство, в отличие от английского и французского, официальных заявлений о непризнании большевиков избегало, придерживаясь позиции терпимости в «русском вопросе». По сведениям вашингтонского корреспондента Associated Press от 1 декабря 1917 г., у правительства США не было намерения рассматривать Россию как врага, даже в случае заключения ею перемирия с Германией. В связи с этим, если бы Межсоюзная конференция решила угрожающе предостеречь Россию, американские делегаты участвовать в этом предостережении не стали бы[74]. В тот же день глава военной миссии США генерал У. В. Джадсон, знавший, очевидно, об этих настроениях в американских правительственных кругах, посетил Смольный и заявил Троцкому, что хотя он и не имеет еще права говорить от имени американского правительства, не признавшего пока новой власти, он, тем не менее, явился с целью завязать сношения и выяснить ряд обстоятельств. Получив формальное заявление Троцкого о мирной политике советского государства, Джадсон попросил разрешения передать это заявление в Вашингтон и добавил, что если и существовал когда-либо момент для протестов и угроз в адрес советского правительства, то теперь этот момент пройден[75]. Сам факт беседы одного из лидеров Советской России с официальным представителем союзников вызвал в печати живейший интерес, однако большинство зарубежных комментариев были отрицательными, поскольку этот шаг был воспринят отчасти как признание советского правительства. Не удивительно, что через несколько недель Вашингтон отозвал Джадсона в связи с нарушением запрета на прямые контакты с Советами. Произошло это, видимо, после того, как в конце декабря 1917 г. американский посол Д. Фрэнсис, убежденный Р. Робинсом, неофициальным агентом США и главой американского Красного Креста в Петрограде, в том, что советское правительство сильнее, чем полагают союзные представители, поручил Джадсону неформально уведомить большевистских лидеров: если перемирие будет окончено и Россия продолжит войну против Центральных держав, Фрэнсис рекомендует своему правительству оказать России возможную поддержку и помощь[76]. 2 января 1918 г. Фрэнсис писал в Вашингтон, что положение в стране настолько неясно и постоянно меняется, что ему необходимо иметь возможность предпринимать собственные действия в отношении большевистского правительства. Посол особо подчеркивал: все, что он сделает, не будет являться формальным признанием этого правительства, однако необходимость неформальных переговоров в тот момент была настолько важна, что он «совершил бы большую ошибку, если бы не решился принять на себя ответственность за могущие быть сделанными шаги»[77]. Содержание этого сообщения составляло суть так и не отправленной им в Госдепартамент телеграммы. Любопытным представляется тот факт, что даже декрет советского правительства о национализации банков, принятый 27 декабря 1917 г., не произвел значительного впечатления на американских представителей[78]. В дальнейшем Фрэнсис избрал тактику французов и англичан, увязывая «контакт с Советами» с поддержкой сил контрреволюции.

Если в правительственных заявлениях ведущих стран мира говорилось только о непризнании Советской России, то в европейской официозной и правой печати уже ставился вопрос об интервенции. Однако в целом просматривалась определенная тенденция, в особенности это касалось Великобритании, — как можно меньше говорить о России, выжидая результатов открывшихся 3 декабря 1917 г. в Брест-Литовске переговоров. «Русский вопрос», если и поднимался, то трактовался в основном в рамках максимального нейтралитета по отношению к советскому правительству и максимального дружелюбия по отношению к русскому народу[79]. Даже в остром вопросе об аннулировании долгов британское правительство воздерживалось от каких бы то ни было обязывающих заявлений, и тем более угроз. Так, 12 декабря во время парламентских дебатов лидер палаты общин канцлер казначейства (министр финансов) Э. Бонар-Лоу, касаясь вопроса о русских долгах, заявил, что за всю историю международных государственных долгов не было случая, чтобы большое государство отказывалось полностью их выплачивать. А принимая во внимание, что Россия является страной с огромными естественными богатствами, и что рано или поздно в России будет устойчивое правительство, которое поймет, что развитие ее богатств и ее процветание немыслимо без финансовой поддержки со стороны других стран, он не верит тому, чтобы Англия рано или поздно не получила бы назад своих денег. Именно об этом призывал помнить Бонар-Лоу, когда речь заходила об аннулировании Россией своих долгов