Русский стиль - теперь мы банда - [2]

Упитанный здоровяк сердито отвернулся и буркнул в темноту:

— И никто не раскатал тебя на бабки до сих пор?

— Бог миловал пока что.

— Ну, я тобой заинтересуюсь, — задумчиво сказал здоровяк как бы самому себе. — И много таких коммерсантов у вас в деревне?

— Только те, кто не бывает с утра выпивши.

— Понятно — раз–два и обчелся.

У фонаря водитель фуры негромко лязгал металлом по металлу. Под столбом что–то заискрило. Фонарь мигнул пару раз и погас.

— Кина не будет, — буркнул здоровяк.

— Эй, ты там, что балуешь со светом? — крикнул улыбчивый.

— Тебе какое дело? — ответил за водилу здоровяк. — Гляди, нарвешься. Ну, постучал человек ржавым болтом, чтоб гайка легче открутилась, и что тебе?

— Так темень же непроглядная!

— В твоей деревне много фонарей, скажешь?

— Ни одного не осталось.

— Вот и живи как все.

Здоровяк зевнул и ушел от дождя под навес, бухтя себе под нос:

— Свету ему захотелось, понимаешь. Стой да помалкивай себе, а то вокруг такие дела творятся, едри вашу… Курочки ему, уточки. Я пацаном еще без прав был, а на батькиной машине уже за город мотался. Заедешь, бывалча, в тихомань вашу — собака не гавкнет. На лужу пожарную выйду, леску рыболовную поверху воды пущу, а на крючке — червяк. Утка–дура попадется и не крякнет. Башку ей набок и — в багажник. А по пути мешочек картошки накопаешь, бесхозную овечку где–нибудь приватизируешь. Кто возбухнет — эту штуку под нос суну, едри вашу…

В темноте черной кувалдой нарисовался мощный кулак.

— Разбогатеешь ты на своем хозяйстве из куля в рогожу, коммерсант хренов. Вот у меня ларьки по деревням, офис в городе. Вот это коммерция, понимаю!

Хозяин пятидесяти уточек проглотил и эту обиду, но попытался съязвить:

— Чего же ты ночью на остановке под фонарем загораешь, если гроши некуда девать?

— Я тех грошей и не вижу. Тому откати, этому отвали, чтобы в покое оставили. Да дочке уже шестнадцать лет, на пару с матерью обирают меня дочиста, едри вашу. А тут еще и машину покоцал.

— У меня их пять, девок–то, и племянница–сиротка, — сообщил улыбчивый с особенной гордостью.

— Ну и радуйся… — буркнул ему в ответ здоровяк. — Твое дело мужичье — землю пахать да детей стругать.

Водитель фуры крикнул кому–то по телефону в темноте:

— Все понял, шеф!

Громко хлопнул дверцей кабины, включил тормозные огни и задние габариты. На обочине слева от дороги обозначился красными точками четкий прямоугольник.

— Опять нарушает, — встревожился улыбчивый. — Трогаться ему бы надо. Не дай бог, маршрутка какая на его огни спутается, завернет крутяком налево и на остановку нашу налетит.

— Ну и что с того?

— Нас как бритвой срежет.

— Водила ты, что ли? — догадался здоровяк.

— Ага, тракторист.

Здоровяк подошел, слегка подтолкнул его плечом и дернул двумя пальцами за нос, будто высморкал сопливого, потом брезгливо отряхнул руку.

— Не гони волну в своей навозной жиже, червяк.

Долго–долго стояли молча, потому что успели надоесть друг другу, а девушка в тени как будто бы и прикорнула.

* * *

По верхушкам берез полоснул дальний свет. К остановке под уклон легким ходом неслась машина, по шуму — легковая. Улыбчивый едва успел отскочить с дороги за турникет у остановки — желтая молния фар вспорола темноту. Улыбчивый знал, о чем беспокоиться — водитель легковой, заметив слева по курсу габаритные огни фуры, резко рванул руль влево, и… по ломкому кустарнику как косилка прошла. Сноп света от фар легковушки сначала выхватил трепетные верхушки осинок, потом нырнул вниз, и снова наступила тьма. А в овраг будто кучу консервных банок скинули — стук и скрежет.

Под этот шум как–то незаметно для всех завелась фура и тихо пропала за поворотом.

И снова тишина, только тихий шорох дождинок по листве, будто бы кто сыпал пригоршни водяной крупы над лесом.

* * *

Трое на остановке настороженно молчали, только было слышно учащенное дыхание, особенно тяжелое сопение здоровяка.

— Пойти глянуть, что ль? — первым нарушил молчание улыбчивый и сглотнул слюну пересохшим горлом.

Он запахнул телогрейку и боязливо вступил в темноту. Когда вернулся, его колотило так, что зуб на зуб не попадал.

— Там… внизу… на дне — такие деньжищи!!!

В темноте никто не мог встретиться друг с другом взглядом, это придавало смелости. Первым вышел к проделанной легковушкой просеке в кустах здоровяк, за ним неуверенно засеменила девушка.

— Ну… где?

— Тама, — махнул улыбчивый торбой во тьму на дне оврага.

Все трое почти скатились вдоль склона по коридору, расчищенному в густых кустах легковушкой. На самом дне из темноты ломаной линией хромированной отделки еле проступали контуры иномарки.

Троица остановилась в трех шагах от машины. Девушка в растерянности или со страха нащупала во тьме руку улыбчивого мужичонки. Наконец здоровяк засопел от решимости, смело шагнул к машине и сорвал закрученную восьмеркой дверцу.

Подсветил искореженный салон мобилой. На передней панели перед мертвым водителем торчала фигурка нью–йоркской статуи Свободы из позелененной латуни. Водитель, как видно, обожал все экстравагантное. На факеле в воздетой к небу правой руке статуи Свободы помаргивал светодиод в такт музыке песенки «Америка, Америка…», которую улыбчивый мужичок всегда принимал за гимн США, когда слышал ее по телевизору.