Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование - [150]

.

Однако самая главная заслуга Ливанова в том, что он разделяет то понимание «чистого реализма», которого придерживается сам Писемский. Ливанов, льстя автору, словно бы предполагает, что писатель глубже понимает жизнь, чем обыватель: «Вот вы, как видно, наблюдали жизнь…»[1067] – говорит он, задавая Писемскому вопросы о современном обществе. Как и Писемский, Ливанов ненавидит ложь, и правда является для него высшим критерием художественности: «Благодарю! – сказал он, обращаясь ко мне: – ваш полет не высок, не орлиный, но не лживый»[1068]. Таким образом, Ливанов превращается не только в идеального читателя, но в чем-то и в альтер эго автора: он разделяет мнение Писемского по вопросам этики, эстетики, философии, так же увлекается историей масонского движения и так же осуждает современную молодежь и светское общество. Не говоря уже о том, что Ливанов в течение романа долго домогается благосклонности Софи – таким образом, сюжет повести «Старческий грех» добавляет еще одну «картинку в картинке» к уже и так многослойной сцене чтения литературного текста в романе его же автора.

«Писемский» уходит со сцены в конце восьмой главы и больше не появляется не только во «Взбаламученном море», но и в других романах Писемского. Однако финальная сцена, в которой Писемский-персонаж фигурирует в романе, глубоко символична с точки зрения нарративной техники: поведение персонажа в этом эпизоде становится словно бы воплощением той повествовательной стратегии, которая выбрана для того, чтобы об этом эпизоде поведать.

В последней сцене романа с его участием «Писемский» провожает Бакланова и Софи на вокзал, откуда те отправляются в ее поместье. Бакланов и «Писемский» обмениваются нежными прощаниями, как и положено старым друзьям, – в глазах их стоят слезы. Все еще находясь внутри художественного мира романа, «Писемский» буквальным образом начинает двигаться в сторону повествовательного «всеведения»: он прячется, таким образом убрав себя из сцены, разыгрывающейся перед читателем, и подслушивает разговор Софи и ее нового ухажера. Реализуя повествовательные метафоры, он буквально прячется за спины героев, и голос персонажа снова сливается с голосом автора-повествователя, оплакивающего судьбу своей бедной родины, которая попала в руки нового поколения бестолковых «прогрессистов». Метаповествовательный и онтологически не гетерогенный фрагмент романа оканчивается декларацией: «перехожу снова к объективному способу»[1069].

Использование динамической модели фокализации (от внешней к внутренней и обратно) производит на читателя двойственный эффект. Согласно «парадоксу всеведения», так как этот очевидный металепсис вставлен во внешне отвечающее требованиям реализма повествование, читатель ощущает себя комфортно погруженным в художественный мир романа – иллюзия правдоподобия скрупулезно сохраняется. С другой стороны, пересечение онтологических уровней создает тревожное ощущение нестабильности их границ, легкости перехода из мира идей в мир реальности. Главный концептуальный конфликт «Взбаламученного моря» – неспособность Бакланова видеть разницу между абстрактными идеями и их воплощением в реальности. Таким образом, используя металепсис, Писемский реализует тот же конфликт и на уровне системы образов и персонажей романа. В шести главах части пятой романа его главные темы сходятся на сюжетном, композиционном и образном уровнях.

Современники Писемского встретили эти сцены романа с удивлением. Н. В. Шелгунов отметил в статье о «Взбаламученном море»: «Бакланов пригласил к себе г. Писемского. Как г. Писемского?! – спрашивает читатель. – Да, г. Писемского: автор был знаком лично не только с Баклановым, но и с Софи и даже читал у нее по вечерам свои сочинения. Г-ну Писемскому Бакланов высказал свое неудовольствие на освобождение крестьян»[1070]. Другой критик посчитал появление автора «простым недосмотром, который зачеркнется самим автором»[1071]. Однако, как показывает исследование К. Ю. Зубкова, внося правки в текст романа для повторной публикации в 1867 году, Писемский не только не зачеркнул этот эпизод, но, наоборот, расширил описание причин появления Писемского, привлекая внимание к нарративному трюку, который он использует в этой главе[1072].

В метареалистических главах пятой части «Взбаламученного моря» читатель не только наблюдает практический результат теоретических размышлений Писемского о реализме, но и получает возможность заглянуть за кулисы процесса создания литературного текста. Кульминацией диалога с читателем, который Писемский поддерживает на протяжении всего романа, становится появление в романе не только самого автора, но и персонификации его идеального читателя, который, несмотря на личные недостатки, последовательно демонстрирует методы верной интерпретации текста. Понятия «правды», «лжи», «искренности» и «притворства» обсуждаются в романе одновременно с точки зрения этики и эстетики, подчеркивая связь между теоретическими взглядами Писемского и их практическим воплощением в художественных текстах. Несмотря на репутацию «писателя-реалиста», в романе «Взбаламученное море» автор перемежает полемические атаки на современное общество рассуждениями о философии реализма, озвученными повествователем, который вступает в диалог с персонажами своего собственного рассказа.