Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование - [145]

Вы от романа, совершенно справедливо считаемого Вами за самого распространенного и прочного представителя современной художественной литературы, требуете дидактики, поучения, так как он может популяризовать всю необъятную массу сведений и многовековых опытов. Действительно, не связанный ни трудною формою чисто лирических произведений, ни строгою верностью событиям исторических повествований, ни тесными рамками драмы, роман свободней на ходу своем и может многое захватить и многое раскрыть. Но достигает ли он этого на практике, как только автор задал себе подобную задачу?[1022]

По мнению Писемского, «дидактика» в романе – теоретически неплохая идея, которая часто плохо реализуется на практике. Современные романы (здесь Писемский приводит в пример «Что делать?» Н. Г. Чернышевского, опубликованный в том же 1863 году, что и «Взбаламученное море»), которые пытаются выполнить эту задачу, обречены, по мнению писателя, на «скорое и вечное забвение»[1023]. Тексты же «больших старых романистов», таких как Сервантес, Тобайас Смоллет, Вальтер Скотт, Жорж Санд, Пушкин и Лермонтов, Писемский называет «поэтическими» и считает, что этим авторам удалось оказать сильное воздействие на читателей, при том что изначально они не ставили себе такой задачи. Примером особо неудачного обращения к дидактике в художественном тексте для Писемского служит Н. В. Гоголь, «сбитый с толку разными своими советчиками, лишенными эстетического разума и решительно не понимавшими ни характера, ни пределов дарования великого писателя»[1024].

С точки зрения самого Писемского,

…[роман] как всякое художественное произведение, должен быть рожден, а не придуман; что, бывши плодом материального и духовного организма автора, в то же время он должен представлять концентрированную действительность: будь то внешняя, открытая действительность, или потаенная, психическая. Лично меня все считают реалистом-писателем, и я именно таков, хотя в то же самое время с самых ранних лет искренно и глубоко сочувствовал писателям и другого пошиба, только желал бы одного, чтобы это дело было в умелых руках[1025].

Как показывают эти замечания, Писемский не отрицал, что роман как жанр может обращаться к политическим и идеологическим темам. Однако писатель предлагал пользоваться для оценки произведений, в которых «нет ни художества, ни художников, а есть только риторические крики», прежде всего эстетическими критериями[1026]. Это частное, но репрезентативное суждение, чрезвычайно важное для понимания общей картины критической полемики 1860‐х годов о роли литературы в общественных процессах, не часто рассматривается в исследованиях, посвященных этому вопросу[1027]. Однако, как нам кажется, имеет смысл внимательно рассмотреть, о чем конкретно Писемский говорит в своей эстетической «исповеди»: анализ этого документа может отчасти объяснить причины возникновения столь очевидной разницы между теоретическими воззрениями Писемского и их практическим воплощением во «Взбаламученном море».

Ранее, в письме к А. П. Майкову 12 марта 1854 года, Писемский жаловался на критиков, которые в поисках социального смысла в романах не обращают внимание на их художественные качества:

Когда придут эти блаженные времена, когда критика в искусстве будет видеть искусство, имеющее в себе самом цель, когда она, разбирая «Обыкновенную историю» Гончарова, забудет и думать о направлении, в котором он написан, а будет говорить, что этот роман прекрасен и художественен, что «Ревизор» вовсе не донос на взяточников-чиновников, а комедия, над которой во все грядущие времена станут смеяться народы…[1028]

Отзывы современников свидетельствуют о том, что похожих взглядов Писемский придерживался и позднее. П. Д. Боборыкин, принявший у Писемского в 1863 году руководство журналом «Библиотека для чтения», вспоминал, что его предшественник «не любил резкой тенденциозности в беллетристике, пропитанной известными, хотя бы и очень модными, темами, и боялся, что „свистопляска“ в „Современнике“ и „Искре“ понизит уровень литературных идеалов»[1029].

Для Писемского, как он объяснял в письме к И. С. Тургеневу в 1855 году, реалистическое изображение правды собственно и являлось примером литературного искусства:

Я теперь желал бы посоветовать всем молодым начинающим писателям писать только то, что они сами прожили, если бы даже это вышло несколько бестактно, но оно непременно будет искренно и правда. Тогда как сразу вставать в позу наблюдателя и еще наблюдателя юмориста, для этого надобно долго и поглубже выкупаться в житейском омуте и иметь несомненные силы таланта, а то вместо ударов действительности будет колотить по каким-то фантомам собственного воображения и, как Дон-Кихот, сражаться с мельницами[1030].

Элементарная, но при этом легко и продуктивно экстраполируемая концептуальная оппозиция «правда»/«ложь»[1031] лежит в основе системы эстетических взглядов Писемского. «Ложь» – повторяющийся мотив в письмах Писемского в 1860‐е годы и в тексте «Взбаламученного моря». Последняя строчка романа описывает предшествующий текст как попытку представить читателю «верную, хотя и не полную картину нравов нашего времени, и если в ней не отразилась вся Россия, то зато тщательно собрана вся ее ложь»