Русский орден внутри КПСС. Помощник М. А. Суслова вспоминает - [45]

Печать — четвертая власть, а в условиях России она после того, как был разоружен и загнан в полуподполье Союз Русского Народа, уже совершенно беспрепятственно стала первой. И это была «их» власть. Даже такая газета, как «Новое время» после смерти старика Суворина перешла в руки еврейского союза журналистов. Самая распространенная московская газета сытинское «Русское Слово» держала в Думе своими корреспондентами исключительно евреев. Петербургские газеты почти все принадлежали евреям. «Речь» — Гессену и Винаверу, «Биржевые Ведомости» — Пропперу, «День» — Когану и Биккерману, «Копейка» — Городецкому, все иллюстрированные издания принадлежали Корнфельду. Евреи издавали «Сатирикон» и все юмористические листки. Евреи всецело владели газетными объявлениями, рекламами и телеграфными агентствами. Евреи держали свою цензуру в киосках и газетных артелях.

Печать — еврейская четвертая власть и подвела Россию к пропасти 1917-го года.

А где были в это время русские националисты? а они были в том роковом положении, в которое их поставил их возлюбленный Петр Аркадьевич Столыпин. В бездействии.

После некоторой чехарды во власти Союзу Русского Народа все же удалось поставить своего министра внутренних дел — бывшего нижегородского губернатора А.Н. Хвостова, тесно связанного с Союзом Русского Народа. Он даже демонстративно оставил свой пост, когда у него Столыпин потребовал снять с груди черно-злато-белую ленточку и «Конька-Скакунка». Курлов ядовито вспоминал: «В роли нижегородского губернатора А.Н. Хвостов демонстративно встал на сторону крайних правых организаций, причем относился к ним не как губернатор, а как партийный человек, окруженный «сомнительными личностями» (сомнительными личностями для «товарища министра» Курлова были русские националисты — А.Б.). П.А. Столыпин поручал неоднократно мне указывать А.Н. Хвостову на недопустимость его действий. Переделать Хвостова было нельзя, и министр настоял на оставлении им должности». Хвостов от Союза Русского Народа прошел в Думу, и уже там настойчиво и последовательно продолжил бороться с «чужеродными элементами». Все видели в нем нового Столыпина. Но, став Министром внутренних дел, Хвостов, как и Столыпин, не решился на чистку полиции от масонских ставленников. Возможно, дело уже слишком далеко зашло. Но, во всяком случае, такие, как Лопухин и Курлов, обступили его и «нейтрализовали», как они сами хвастались в своих мемуарах. И Хвостов, не встречая поддержки в своем требовании разрешить ему почистить промасоненную и прикрывающую революционеров полицию, вынужден был подать в отставку. Путь к масонскому перевороту был открыт.

В условиях войны, когда законы военного времени запрещали выводить массы на улицы, задавленный самой же русской властью и ею же разоруженный Союз Русского Народа не смог противостоять Февральскому заговору.

Когда в августе 1915 года масоны объединили все антиправительственные силы в Прогрессивный блок из «отечественных младотурок» (масонов, готовивших переворот по образцу сделанного ими переворота «младотурок» в Турции), то черносотенцы незамедлительно приняли меры для контробъединения. В том же августе 1915 года незамедлительно было собрано представительное совещание черносотенцев в Саратове. Саратовское совещание потребовало от правительства «распустить Государственную Думу, члены которой создали изменническую организацию». 21–23 ноября того же года состоялось широкое совещание черносотенцев уже в Петрограде, на которое прибыли высшее духовенство, члены Государственного Совета и Государственной Думы, сенаторы. Совещание, избравшее своим председателем бывшего министра юстиции И.Г. Щегловитова, выразило серьезную озабоченность готовящимся антирусским заговором. Оно отмечало: «В особенности обращает на себя внимание деятельность министров и придворных чинов, которые вступили в соглашение с Прогрессивным парламентским блоком, покусившимся для достижения своих политических домогательств преступно использовать тяжелые военные обстоятельства».

Черносотенные совещания справедливо расценили «жидовствующую распутинщину», лукаво организованную масонским Прогрессивным блоком, и завлекшую в свои тенета царя и царицу, как наивысшую опасность для существования России. Пуришкевич заявил: «Так сидеть нельзя. Все равно. Мы идем к концу. Хуже не будет. Убью. Его как собаку». 17-го декабря 1916 года приговор

Распутину в результате заговора, в котором участвовали многие силы, был с участием Пуришкевича приведен в исполнение.

Но приговор запоздал. Самодержавию осталось в России существовать всего два с половиной месяца. Царь не успел очиститься от распутинской «жидовствующей» паутины. Запуганный и подло обманутый масонами Николай Второй сам подписал отречение в пользу наследников, но 3 марта 1917 года великий князь Михаил, одурманенный «жидовствующими», и вовсе отказался от трона, и формально Союзу Русского Народа не за что было уцепиться, чтобы вывести массы на улицы. Да и силы у Союза Русского Народа были уже не те. Большинство его крупных активистов, начиная с того же Пуришкевича, переключились с политической деятельности на хозяйственную рутину — по обеспечению снабжения и всемерной поддержке воюющей армии. А черносотенцы среднего звена в массовом порядке добровольцами ушли на фронт. В самом Санкт-Петербурге отделения Союза Русского Народа были пусты — все ушли на фронт. Вот и вышло, что «черные сотни» безмолвствовали, когда сброд, финансируемый предателями Родины, высыпал на улицы Петрограда. Когда началась смута, «октябристы» — те же Гучков и Родзянко, полагая, что спасают Россию, даже сами безумно поспособствовали трагическому отречению царя Николая Второго, хоть потом в этом и каялись. Были ли они сознательными предателями? Потом они рвали на себе волосы. Дед мой Прохоров был тоже грешен — даже в заигрывании с большевиками. Но все они тогда, как он меня потом уверял, поступили так, потому что считали, что царская семья, во-первых, разрослась и слишком дорого им обходится, во-вторых, ввязалась в заведомо опасную войну, а, в-третьих, своим консерватизмом и негибкостью давно мешает широкому выходу русского капитала на мировой рынок. Поэтому, мол, пусть-ка ее революционеры пощупают, наведут страху. Всяких там «большевиков», не умеющих хозяйствовать, русские купцы-миллионеры всерьез не принимали. Считали, что этих еврейских фигляров русский народ потерпит месяц другой, останется голодным и сразу из страны выкинет. Такая была наивность у русских миллионщиков. Про Гучкова, правда, говорили, что у него мать еврейка, но дочка Родзянко меня уверяла, что мать его была француженкой по фамилии Вакье (фамилия, по крайней мере, никак не еврейская, да и вроде не мог убежденный старообрядец Гучков-отец жениться на еврейке, хотя в жизни все бывает, когда вмешивается безумная любовь). Однако как бы то ни было, но именно свои русские Гучковы, Морозовы, мои предки Прохоровы в самый критический момент отказались финансировать Союз Русского Народа. Не скинулись на закупку оружия для «черных сотен». Это мне дед, тяжело каясь, говорил. Даже признавался, что они, напротив, «на всякий случай на революционеров скинулись».