Русский народ в битве цивилизаций - [45]

Учитывая все сказанное, трудно согласиться, что уничтожение крестьянства и последующая политика 1930-х годов были необходимы для победы в войне. Наоборот, победа была достигнута вопреки им. Ведь если бы коллективизация была проведена лишь как мера подготовки к войне, то, когда война была выиграна, ее можно было бы отменить. Этого тогда в народе и ждали: «После конца войны колхозы распустят» — это явно была мечта народа.

А вместо этого после окончания войны был издан ряд постановлений, ужесточающих колхозный строй, — например, введена уголовная ответственность за невыработанные трудодни — как на барщине.

Война-то, конечно, была выиграна — война с экономически более сильным и в военном отношении более опытным противником, — в этом нет сомнения. Вопрос в том, кто ее выиграл. Предположим, что экономика планировалась бы более рационально и к войне достигла бы более высокого уровня; нашим авиаконструкторам не мешали бы создавать новые самолеты и к войне наши самолеты превосходили бы немецкие, армия была бы широко вооружена «катюшами»; к началу войны авиация была бы своевременно поднята в воздух, войска мобилизованы, немцам нанесли бы сокрушительный удар и к зиме наши войска были бы в Берлине. Тогда, хотя бы отчасти, это была бы победа «коммунистической партии и лично товарища Сталина», как тогда писали.

Но события развивались по-другому. Война все-таки была выиграна, но это была победа народа, его жертвенности и героизма. И именно все те сложные и трагические условия, в которых победа добывалась, освещают масштабы народного подвига.

«Национал-большевизм»

Война, конечно, многое изменила в стране. И не только война, но и период, когда она надвигалась. Я имею в виду появление в политике некоторых «державных» элементов, иногда заимствованных из державного опыта дореволюционной истории. Эти изменения породили точку зрения, согласно которой советская власть перестала быть марксистско-коммунистической, она «переродилась», как французская революция переродилась в империю Наполеона. А иногда даже говорят о «контрреволюции», о «реставрации» дореволюционной России. Большевизм, согласно этой точке зрения, превратился в национал-большевизм, то есть коммунистическая идея слилась с национальной. Здесь возникает важнейший вопрос для понимания нашей истории последних десятилетий.

Прежде всего отметим то, что само собой очевидно. Любая, самая революционная партия, захватив власть, как-то изменится, вынуждена будет использовать некоторые «державные» механизмы. Она не станет сама себя свергать и будет защищаться. Когда Ленин сказал от имени большевиков: «Мы отвоевали Россию <…>. Мы должны теперь Россией управлять», — из этого уже вытекало, что они будут стремиться не дать завоевать ее кому-либо другому. Более того, они получили в руки одно из самых мощных орудий, тысячелетиями создававшееся человечеством, — государство. Как было не использовать его для достижения своих целей? Прежде всего — армию. После недолгих колебаний идея добровольческой Красной гвардии, партизанская война были отвергнуты и верх взял трезвый здравый смысл. Армия в Советской России была создана в общем на тех же основах, что и в других странах. Мы видели, что возникла даже идеология превращения армии в орудие мировой революции. Три года понадобилось для того, чтобы принять такое же решение по поводу другого важнейшего элемента жизни — денег. Есть много аналогичных примеров.

Тогда же, как реакция на эти явления, возникла и концепция «перерождения коммунистической власти». Возникла она в эмиграции — это было течение «сменовеховцев». Сталин на XIV съезде так сформулировал их взгляды: «Коммунистическая партия должна переродиться, а новая буржуазия должна консолидироваться, причем незаметно для нас МЫ, большевики, оказывается, должны подойти к порогу демократической республики, должны потом перешагнуть этот порог и с помощью какого-нибудь цезаря, который выдвинется не то из военных, не то из гражданских чинов, мы должны очутиться в положении обычной буржуазной республики». Это несколько утрированное изложение. Сменовеховцы верили, что советская власть перестает быть разрушительно-революционной, решает национальные задачи, восстановила единую и неделимую Россию. Эта идеология допускалась в СССР, существовал даже журнал такого направления — «Новая Россия»: видимо, считалось, что она ослабляет сопротивление некоторых кругов большевистскому режиму. Но сменовеховство, как всякая эмигрантская концепция, основывалось больше на желаниях, чем на знании жизни. Движение оказалось под влиянием организации «Трест», созданной ОГПУ.

В «перерождении» большевистскую партию обвинял и Троцкий, а после высылки из СССР — в «термидорианстве» и «контрреволюции». Это же утверждали и многие другие. Жизнь показала, что все они серьезно ошибались. Партия осталась достаточно революционной, чтобы совершить «вторую революцию» — коллективизацию, гораздо более радикальную, чем первая. Тривиальная схема: раз пришли к власти, значит, перестали быть революционерами — оказалась неверной. Государство стало как раз главным орудием для осуществления второй революции. Такую же вторую революцию («культурную революцию») пережил в свое время Китай.