Русский народ в битве цивилизаций - [42]
А ведь мечта вбить народу в голову, что «никакой победы не было», казалась реально достижимой, почти достигнутой. Но сейчас видно, что не получилось, легче уничтожить народ весь целиком, чем вытравить эту память. Недавно по телевизору выступал один из тех активистов, которые в свое время наградили нас «перестройкой». Теперь он посвятил себя трудам на ниве образования, в меру сил стараясь и там совершить «перестройку». Он с неподдельной горечью жаловался на то, как въелись «стереотипы»: поступающие в институт будущие историки не хотят на вступительном экзамене рассказывать, что Советский Союз был «поджигателем войны», а у преподавателей не поднимается рука ставить им за это заслуженную двойку. Но это уже зубр, из реликтовых. А вся их братия почувствовала, сообразила, что этого народу не навязать. И забубнили о «Великой победе», стали «склонять головы» и открывать монументы.
Как обычно, такой пропагандистский прием рассыпается, если попытаться его логически осознать. Почему, собственно, даже очень большие потери делают победу менее героической? Ведь, например, в римской истории больше всего на Великую Отечественную войну была похожа Вторая Пуническая война. Она тоже началась с ряда разгромных поражений, враг стоял у ворот Рима, война продолжалась 17 лет, население Римского государства сократилось в два раза! И тем не менее она всегда считалась самым героическим эпизодом римской истории, никто из римских историков иначе ее не оценивал.
Точно так же память о Великой Отечественной войне останется героическим преданием нашего народа, доколе он будет существовать.
Война имеет непосредственное отношение к теме этой работы. Когда обсуждается «великий перелом» — раскрестьянивание и гибель русской деревни, — то русские, как правило, душой на стороне деревни; условно говоря, они спрашивают себя: «Как пережил бы эти события Есенин?» Единственный (хоть как-то понятный) аргумент на противоположной чаше весов связан с войной. Он заключается в том, что, мол, как бы ни был жесток и пагубен для будущего переворот 1930-х годов, без него не удалось бы выиграть войну; что иным путем нельзя было создать промышленность, при помощи которой была выиграна война. Собственно, это аргумент самого Сталина: коллективизация была необходима для индустриализации (при этом подразумевается, что индустриализация могла осуществляться только тем путем, которым тогда пошла). К этому иногда добавляют, что в 1930-е годы было достигнуто морально-политическое единство советского народа. Вот эти аргументы важно обсудить.
Могла ли индустриализация быть осуществлена без уничтожения традиционного индивидуального трудового крестьянского хозяйства — основы русской деревни? На этот вопрос ответ частично был дан жизнью. Индустриализация не только могла быть осуществлена, но уже осуществлялась в середине 1920-х годов с большой скоростью (29). Уже в 1927 году объем промышленной продукции превысил довоенный на 23,7 %, в том числе по тяжелой индустрии — на 33,6 %. В 1926–1927 годах начинается строительство 16 крупных электростанций, в том числе Днепрогэса. В 1926-м закладываются 7 новых угольных шахт, в 1927-м — 16. Строятся Керченский металлургический завод, несколько медеплавильных заводов, Риддеровский (будущий Лениногорский) полиметаллический комбинат, Мариупольский трубный завод, Ростовский завод сельскохозяйственных машин и т. д. Были заложены Сталинградский тракторный завод и Кузнецкий металлургический.
Все это делалось на основе экспорта хлеба, который давала деревня, несмотря на постоянное вторжение в ее жизнь власти, находившейся под воздействием идеологических догм. Ведь возникало парадоксальное положение, на которое указывал, например, Кондратьев. Власть многократно заявляла, что ее опора в деревне — беднота. Какая же власть будет стремиться сокращать свою социальную опору? Конечно, сознательная политика «обеднения» деревни не могла проводиться, но возникала «ориентация на бедноту», которая препятствовала быстрому развитию сельского хозяйства. В результате в 1925–1929 годах производство зерна колебалось около уровня, немного более высокого, чем довоенный. Во всяком случае, утверждения о том, что «мужичок регульнул власть», являлись пугалом, отражая настроения тех «99 из 100 коммунистов», о которых говорил Сталин на XIV съезде, которых надо было сдерживать, чтобы они «вмиг» не «раздели кулака». Это пугало применял Каменев на XIV съезде в связи с тем, что в 1925 году хлебозаготовки дали на 200 миллионов пудов меньше, чем планировалось. Это действительно снизило темп индустриализации, однако гораздо больший урожай 1926 года позволил восстановить прежний темп. Но в 1928 году аналогичные трудности с хлебозаготовками послужили поводом для введения «чрезвычайных мер» — пролога коллективизации.
Первый пятилетний план (на 1928/29—1932/33 годы) был принят в качестве закона V съездом Советов в мае 1929 года. Он не содержал идеи «сплошной коллективизации» (предполагалось, что к концу периода в колхозы добровольно объединятся 18–20 % крестьян, это была «дань» идеологии). Продукция промышленности должна была вырасти в 2,8 раза, производство средств производства — в 3,3 раза, сельского хозяйства — в 1,5 раза, национальный доход — более чем вдвое. Был разработан отправной (минимальный) план и оптимальный, отличавшийся от отправного примерно на 20 %. Согласно оптимальному плану, производство чугуна предполагалось довести до 10 млн. тонн, электроэнергии — до 22 млрд. кВтч. Производительность труда в промышленности предполагалось поднять в 2,1 раза, реальную зарплату — в 1,7 раза, доходы крестьян — в 1,6 раза. Накопления, необходимые для этого очень быстрого развития экономики, предполагалось получить на основе подъема сельского хозяйства. Посевные площади должны были увеличиться на 22 %, урожайность — на 35 % (29–31).
