Русский консерватизм и его критики. - [79]
Этот тезис Кавелин выдвинул в очерке «Взгляд на юридический быт древней Руси», первоначально прочитанном в качестве курса лекций в Московском университете и в 1847 году опубликованном[11]. Главным исходным положением этой работы, которая в то время получила огромную популярность, стал несомненно заимствованный у Гегеля тезис, что внутренняя история России была «не безобразной грудой бессмысленных, ничем не связанных фактов», а «стройным, органическим, разумным развитием», которое бесполезно критиковать («лучший критик, судья истории — сама история»)[12]. Эти замечания были адресованы недавно появившейся школе славянофилов, осуждавшей Петра Великого, — школе, с представителями которой Кавелин поддерживал тесные личные и даже интеллектуальные отношения, притом что не соглашался с ее основными положениями.
Русская история, по Кавелину, логически прошла путь от родового быта через вотчинный быт к третьей и заключительной стадии — государственного быта. Эта заключительная стадия началась с восхождения Москвы и достигла кульминации во время правления Петра Великого. Ее результатом стало постепенное освобождение человека. Кавелин не разделял славянофильское осуждение сильной царской власти до такой степени, что даже оправдывал жестокости Ивана Грозного, потому что они, в его интерпретации, разрушили власть аристократии и ввели принцип личных заслуг[13]. Самодержавие было естественной формой управления Россией на критических поворотах ее истории, и русские всегда к ней возвращались.
Внезапно российская история начала приобретать смысл. Она не была ни исторической аномалией, как считал Чаадаев, ни следствием насильственных отклонений от естественного курса, вызванных Петром I, как утверждали славянофилы, а являлась логическим движением вперед, ведущим к полному освобождению человека. Главная движущая сила этого развития — самодержавное государство.
Видя в самодержавии основной инструмент прогресса в России, Кавелин выступал против ослабления царской власти посредством конституции. «Я верю в совершенную необходимость абсолютизма для теперешней России, — писал он уже в 1848 году, во время правления Николая I, — но он должен быть прогрессивный и просвещенный. Такой, каков у нас, — только убивает зародыши самостоятельной, национальной жизни»[14]. В 1860-х годах, когда некоторые либералы настаивали, что России нужна конституция, Кавелин противостоял этому мнению, опираясь на опыт отечественной истории и считая, что страна не готова для усвоения конституционных начал: «Мы уверены, — писал он в 1862 году, — что если бы каким-нибудь чудом политическая конституция и досталась теперь в руки дворянства, то это была бы, конечно, самая горькая ирония над нынешним жалким его состоянием; она обнаружила бы вполне всю его несостоятельность и скоро бы пала и была забыта, как много конституций в Европе, не имевших твердых оснований в народе»[15].
Он сохранял свои просамодержавные симпатии даже после того, как в 1861 году его заставили уйти из Петербургского университета. Он оставался ведущим представителем школы либеральных консерваторов, которые доминировали среди центристских сил в российской политике до конца XIX века.
Борис Чичерин (1828–1904) был, вероятно, самым известным российским либеральным теоретиком XIX века и лидером либерально-консервативной школы. Человек огромной эрудиции и плодовитый писатель, он сделал больше, чем кто-либо другой в России, для формулировки последовательной теории либерального консерватизма, которая соединяла «начала свободы с началом власти и закона»[16]. Но даже если отдать ему должное, то, безусловно, будет сильным преувеличением называть его «самым важным и выдающимся либеральным мыслителем XIX столетия», как это делает один из его биографов[17]. Еще более неверно утверждение английской исследовательницы Эйлин Келли, что «термин либерал совсем не подходит» к политической философии Чичерина[18].
Чичерин оказался в оппозиции ко всем основным течениям российской мысли того времени — левым, правым и либеральному центру. Он был сторонником манчестерского либерализма и гражданских прав и в то же время поддерживал самодержавие. Его приверженность политике невмешательства в экономику, а также враждебность к социализму и революции сделали его «проклятой» фигурой для радикальных левых, в то время как акцент на гражданских правах и праве отдалил его от крайних консерваторов. При этом он не проявлял большой симпатии и к либералам. Он проводил различие между своим «охранительным либерализмом» и так называемым «оппозиционным либерализмом», который, как он считал, путал свободу со вседозволенностью:
Русский либерал теоретически не признает никакой власти. Он хочет повиноваться только тому закону, который ему нравится. Самая необходимая деятельность государства кажется ему притеснением… Русский либерал выезжает на нескольких громких словах: свобода, гласность, общественное мнение, слияние с народом и т. п., которым он не знает границ и которые поэтому остаются общими местами, лишенными всякого существенного содержания. Оттого самые элементарные понятия: повиновение закону, потребность полиции, необходимость чиновников — кажутся ему порождением возмутительного деспотизма. Этот присущий русскому обществу и глубоко коренящийся в свойствах русского духа элемент разгульной свободы, которая не знает себе пределов и не признает ничего, кроме самой себя, — это именно то, что можно назвать казачеством
