Русский консерватизм и его критики. - [57]
Гоголь принял самодержавие как традиционную для его страны — со времени монгольского ига — форму правления и восславил ее, потому что династия Романовых пришла к власти не путем завоевания, а благодаря «подвигу любви» — это намек на избрание на трон Михаила Романова[143]. Гоголевская защита самодержавия не имела ни исторического, ни теоретического обоснования: скорее это был естественный результат жизненной философии, проповедующей подчинение и покорное приятие всего, что с Божьего попущения или по Божьей воле происходит с человечеством.
Как видно из сделанного выше обзора, просамодержавный консерватизм доминировал в российской политической теории и практике с начала XVIII до середины XIX века. Были заметны и либеральные веяния, защитники которых пытались каким-то образом ограничить самодержавие: или посредством бюрократических механизмов, которые могли регулировать выполнение царских указов и таким образом препятствовать ему, или посредством сужения его компетенции. Эти усилия пользовались поддержкой наиболее просвещенных слоев страны, включая некоторых членов высшего дворянства. Они были значительнее, чем обычно представлялось. По крайней мере в трех случаях — во время кризиса престолонаследия 1730 года, при воцарении Екатерины II и в начале правления Александра I — некоторое конституционное соглашение казалось достижимым. И все же в итоге все эти усилия потерпели неудачу, и консерваторы одержали победу: Россия осталась чистой автократией.
Почему это произошло именно так? Потому что в стране, чьи жители не имели никаких прав — только обязанности, как в случае с Россией до конца XVIII века, не было общества, способного служить противовесом государству: были только конкурирующие группы, которые видели друг в друге соперников и боролись за поддержку верховной власти. Неспособные объединиться, они позволяли ей натравливать одних на других. В результате стремление к свободе, личным правам и верховенству закона ограничилось сферой идей и испытывало недостаток поддержки со стороны социально и экономически заинтересованных групп — все они предпочитали самодержавие.
В действительности проблема, стоявшая перед либералами, заключалась не столько в ограничении власти монарха, сколько в усилении и консолидации общества. В странах, где раньше других возникли либеральные институты, — в Англии, а за ней в Соединенных Штатах, существовали мощные объединения собственников, заинтересованных в ограничении власти правительства и способных ограничить ее на практике — ведь они контролировали основную массу богатства страны. Когда они это делали, то действовали не во имя абстрактных идеалов, а во имя собственных интересов: их идеалы выдвигались, чтобы обосновать действия.
В России, наоборот, основной массой богатства страны — по крайней мере, до 1785 года — владела власть. Купеческий класс был слабым, погрязшим в патриархальной изоляции и равнодушным к политике. Оставалось дворянство и крестьянство. Дворяне своими помещичьими имениями и крепостными были обязаны дарственным актам верховной власти; если они не владели имениями (а большинство не владели), то всегда могли рассчитывать на правительственную службу, на которую имели привилегированный доступ. Что касается крепостных, если у них и были какие-то политические интересы, то они тоже выражались в поддержке монархии, потому что это была единственная сила, способная ограничить их хозяев и когда-нибудь вернуть им самим свободу.
Как в 1802 году с глубоким пониманием отмечал Сперанский, я бы желал, чтобы кто-нибудь показал различие между зависимостью крестьян от помещиков и дворян от государя; чтоб кто-нибудь открыл, не все ли то право имеет государь на помещиков, какое имеют помещики на крестьян своих.
Итак, вместо всех пышных разделений свободного народа русского на свободнейшие классы дворянства, купечества и проч. я нахожу в России два состояния: рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только в отношении ко вторым, действительно же свободных людей в России нет, кроме нищих и философов…
То, что довершает в России умерщвлять всякую силу в народе, есть то отношение, в коем сии два рода рабов поставлены между собою. Пользы дворянства состоят в том, чтоб крестьяне были в неограниченной их власти; пользы крестьян состоят в том, чтобы дворянство было в такой же зависимости от престола. Крестьяне… взирают на престол как на единое противодействие власть помещиков умерить могущее…
Таким образом, Россия, разделенная в видах разных состояний, истощает силы свои взаимно борьбой их и оставляет на стороне правительства всю неограниченность действия[144].
Посетив Россию спустя десять лет, зоркая мадам де Сталь независимо от Сперанского подтвердила эту грустную оценку: «Привыкнув самовластно распоряжаться судьбою своих крестьян, ради поддержания системы деспотизма русские вельможи ждут от монарха правления столь же самовластительного»
