Русский Феникс. Между советским прошлым и евразийским будущим - [69]

Идея В.В. Путина поддержать единый «канон»[414]преподавания истории ошибочна: канон не допускает альтернативных взглядов, а история, как и другие гуманитарные дисциплины, призвана формировать критическое мышление, а не политкорректное клакерство, скорее всего, предложение останется частью административной экзотики постсоветской России. Даже директивный патриотизм в постсоветской России, все концепции патриотического воспитания с 2001 г. до наших дней[415] рискуют остаться только на бумаге, несмотря на стремление Владимира Путина быть последователем политической философии Александра Солженицына, направленной на «сбережение народа», но ведь народ этот — русский народ — не евразийский, а европейский.

Не случайно понятие «евразиец» естественно лишь для жителей Казахстана[416], в отличие от России и Беларуси. Без русского культурного влияния, которое ещё с XIX в. европеизировало Восток и было главной миссией России, Казахстан оставался бы Азией и не был бы Евразией, в то время как Беларусь, с её славяно-балтийской культурой, служившая медиатором между Россией и Европой, разграничению «Восток — Запад» предпочитает «Север — Юг», отсюда и понятие «Северная Евразия».

Если для России и Беларуси «евразийское» начало всего лишь внешнеполитический вектор или геополитическая идентичность, то для Казахстана это одновременно как геополитическая, так и национальная идентичность. Постсоветская модель евразийской интеграции имеет, прежде всего, прагматический и геоэкономический характер, допуская различие в партнёрах, которые не только равнозначны в рамках ЕЭС (Евразийского экономического союза), но и проводят самостоятельную внешнюю политику. Именно поэтому было бы неправильно называть ЕЭС неосоветским образованием, это своего рода постсоветский вариант глобализации по-русски, или по-евразийски.

Модель глобализации по-английски убедительнее всего нарисовал Герберт Уэллс в своей брошюре «Новый мировой порядок», которая была написана в самом начале Второй мировой войны (1940). Выдающийся фантаст представляет новый мировой порядок как «практическую унификацию», «конец исторического периода суверенных государств», «эпоху перестройки» и «фундаментальной необходимости в революционной реконструкции». «Революция» для Уэллса — явление, не столько овеянное ореолом романтической идеализации, сколько неизбежность перемен в виде «глубочайшей социальной революции, даже более глубокой, чем революция коммунистов в России» (последняя, по его мнению, провалилась из-за «нетерпения, насилия… интеллектуальной недостаточности»), «космополитической революции мирового коллективизма, как единственной альтернативы хаоса» и с «декларацией прав человека»[417].

Но для Герберта Уэллса «коллективизм» синонимичен «глобализму», глобализму по-английски. Сквозь красивые конструкции нового мирового порядка, стоящего на страже прав человека, проступает новое перераспределение земных богатств или очередная реколонизация, которую мы наблюдаем и сейчас, в эпоху «глобализации». Сам Уэллс в книге «Россия во мгле», написанной им на основе личных впечатлений о большевистской революции, признаёт и так объясняет причину разочарования на Западе Октябрём 1917 г.: «Крах цивилизации в России и её замена деревенским варварством на долгие годы отрежет Европу от богатых недр России, от её сырья, зерна, льна и т. д. Страны Запада вряд ли смогут обходиться без этих товаров. Их отсутствие неизбежно приведет к всеобщему обеднению Западной Европы»[418].

Колониально-потребительское отношение Запада к Востоку (России-Евразии) не изменилось и после окончания холодной фазы Холодной войны (использую термин «фаза», так как Холодная война никогда не прекращалась, после 1991 г. она просто была трансформирована в геополитическое противопоставление и конкуренцию, это явление неизбежно для истории международных отношений, оно может делиться на фазы, но не имеет финала). Евразийский проект постсоветской России — это реакция на сохранившийся стереотип колониально-потребительского интереса к Востоку и ответ на глобализацию по-английски (по-американски), с одной стороны, а с другой — своеобразная евразийская (ЕЭС) редакция глобализации по-европейски (ЕС).

Восприятие Евразийского экономического союза (ЕЭС) в качестве неосоветского проекта — это, с одной стороны, плод «русского комплекса» Запада (Россия огромна, загадочна, непредсказуема), а с другой, вопрос конкуренции, экономической и геополитической, в борьбе за ресурсы богатейшего региона — Евразии. Герберт Уэллс описывал этот комплекс британцев как «хроническую русофобию, порождённую их огромными приобретениями на Востоке»[419].

В России, в свою очередь, начиная с XVIII в., с периода её европеизации и модернизации при Петре I, существует зеркальный «европейский комплекс». Европа — прежде всего как понятие культурное — всегда служила ориентиром для национальной идентификации русской общественной мысли как с положительным (западники-либералы), так и с отрицательным (славянофилы, консерваторы-почвеники, западники-социалисты) знаком. Эта своеобразная интеллектуальная шизофрения борьбы «восточного» и «европейского» в национальном самосознании русской интеллигенции составляет неотъемлемую часть и современной России.