Русский Феникс. Между советским прошлым и евразийским будущим - [68]

После распада СССР (1991) в России возник вакуум национальной идентичности, вместо советской нации, объединявшей граждан по социальному принципу (все они были гражданами Страны Советов) родилось понятие «россиянин». Оно отражает исключительно политическую и гражданскую общность, игнорируя общность национальную в отношении государства.

На первый взгляд, вопрос о русской нации и её переформировании в российскую остается открытым до настоящего времени, поскольку функционирование термина симптоматично для политкорректного языка. При этом важно учитывать такую специфику употребления понятия: русское национальное самосознание неуклонно пребывает в состоянии «самооткрытия»: процесс развития нации — процесс открытый, как процесс «имперский» он не может быть финализированным (быть «русским» означает вне зависимости от национальной принадлежности иметь отношение к русской культуре, которая по своей сути является европейской).

Если российские рамки — это рамки политические (они касаются всех граждан в пределах Российской Федерации), то русские означают национальную и европейскую идентичность постсоветской России. Однако, помимо европейской культуры, для России характерны ещё два измерения, а именно: евразийская (восточная) государственность и православная духовность (абсолютная гармония с остальными традиционными вероисповеданиями в её постсоветских границах). С другой стороны, после 1991 г. вакуум образовался и в отношении геополитической идентичности постсоветской России, который начал быстро преодолеваться введением понятия «Евразия», официально воскрешённым Н.А. Назарбаевым в его выступлении в МГУ им. М.В. Ломоносова (1994). Евразийская идея президента Казахстана не случайно нашла отклик в Кремле и привела к разработке на её основе нового варианта региональной интеграции для части постсоветского пространства, прежде всего на Востоке, который, однако, не чужд идеи Большой Европы, от Лиссабона до Владивостока.

Ещё в 20-е годы XX в. русская эмиграция ввела в оборот, придав им статус официального геополитического и историософского термина, понятия «евразийство» и «Россия — Евразия» в знак «реабилитации» Востока в русской истории и культуре, утвердив отказ от европоцентричной модели и новоимперский (вненациональный) проект. Так, историк, евразиец Георгий Вернадский разработал новую периодизацию русской истории, отказавшись от европоцентричной модели, включающей Киевский — Московский — Петербургский периоды, и предложил евразийскую периодизацию: скифы — гунны — монголы — русская империя — СССР[410], которая, однако, отличалась недооценкой значения европейского начала в истории России. Другой известный идеолог евразийства, лингвист Николай Трубецкой в стремлении эмансипироваться от Европы отрёкся от славянской идеи как части русской национальной идентичности и попытался ввести миф о «туранском элементе»[411].

Подобное стремление к переформатированию понятия «европейское» в «евразийское» присутствует в новой терминологии проекта единого учебника истории России. Ощутимость евразийского следа в новом историко-культурном стандарте[412] создаётся отсутствием классических определений периода правления Петра Великого — «вестернизации» и «европеизации», что представляет собой идеологическую автоцензуру (назвать это цензурой я не решаюсь, поскольку такие указания неизвестны, скорее всего, мы имеем дело с пере-усердствованием в духе советской рефлексии). Замалчивание «европеизации» нельзя назвать академической неточностью, так как именно при Петре I Россия европеизировалась в светском отношении, когда в рамках старой империи создавалось модернизированное государство. А в религиозном отношении Россия впервые была европеизирована при князе Владимире с принятием христианства. Что же касается Петра I, то авторы стандарта находят нужным использовать единственно понятие «модернизация», которое определяют как «жизненно важную задачу».

Ещё одним термином, исключённым из новой концепции, стало понятие «татаро-монгольское иго», взамен которого вводится «зависимость русских земель от ордынских ханов». Здесь прослеживается цель — устранить не только понятие «иго», но и упоминание об этнической принадлежности его носителей, «татаро-монголов», во избежание неприятностей при интерпретации в Татарстане, что само по себе представляет если не идеологический, то чисто политический подход к истории, и результат вряд ли будет ожидаемым. Татарские общественные деятели не имеют ничего против идеологического подхода в качестве государственных рамок, однако они возражают против доминирования в истории России «славянского», «русского» и «европейского» начал и предлагают ввести взамен данных понятие «евразийское»[413]. И их пожелание в большой степени исполняется. Новая концепция вводит определение «евразийский контекст», при этом «евразийское» применяется даже для истории средневековья, а «Россия» заменяется «Евразией».

Интересно следующее. Если до сих пор евразийская лексика преимущественно составляла часть геополитического словаря для характеристики векторов русской внешней политики на Востоке, то с 2013 г. это понятие было официально введено в периодизацию истории России, что означало попытку придать ему характер массового употребления, что едва ли представляется плодотворным.