Русский Феникс. Между советским прошлым и евразийским будущим - [48]
И Кончаловский, и Михалков ищут национальную идею, которая бы заполнила идеологический вакуум после 1991 г. Михалков предлагает идею «просвещенного национализма»: «полиэтнического и поликультурного. Это свободный, творческий, в настоящем смысле слова созидательный национализм. В нем нет комплекса инородства»[292]. Результатом этого просвещенного национализма является создание «национального иммунитета»[293], Михалков часто использует и понятие «национальный код», характерное для консервативной лексики. Андрей Кончаловский предпочитает термин «культурный код», который он понимает как «этический»[294].
Михалков существенно отличается от своего кумира Ивана Ильина, в политической схеме которого инородцы не имеют равных прав с остальными гражданами России. Никита Сергеевич не разделяет безоговорочно и идей Путина по вопросу о «русском» и «российском», когда нужно определять нацию. На языке Путина нация является «российской», тогда как Михалков не принимает эту политкорректную форму, и в своем Манифесте защищает «уникальную русскую нацию». «Российское» Михалков использует, говоря о государстве, или о гражданской принадлежности.
С другой стороны, Михалков согласен с Путиным по вопросу «евразийских координат» «особого сверхимперского сознания» русских. Кончаловский занимает еще более крайнюю позицию — он не считает русских европейцами, по своей ментальности и поведению они являются азиатами.
Кончаловский призывает к преодолению комплекса неполноценности по отношению к Западу: «У нас все-таки с Петра I-я убежден в этом — начался комплекс неполноценности перед Западом. Те люди, которые накрылись этим тонким плащом европейской цивилизации их потомки — дворяне, все — они страшно хотели быть похожими на то. Но похожими внешне, по форме, а не по содержанию. И сегодня это, увы, превратилось, особенно сейчас, в очень странные, я бы сказал, экстравагантные формы. «Литтл Итали» — поселок, «Люксембург» — поселок, «Хайвей», «Фиш-хауз». Я даже видел магазин, который назывался «Ткани. Энтропия». Клянусь, но красивое слово»[295].
Различны, однако, их видения реализации нового национального сознания. Кончаловский рассчитывает на создание среднего класса и на трансформацию сельского сознания в буржуазное, как образ мышления — эмансипацию от государства. В этом отношении Кончаловский либерал, тогда как Михалков остается консерватором и призывает не к переменам, а к сохранению русского менталитета, или «корневой системы». Если Кончаловский рассчитывает на национальное сознание буржуазии, то Михалков делает ставку на аристократию, имея в виду не статус, а поведение.
Объединяет Кончаловского и Михалкова то, что они не воспринимают неолиберальную идею как часть будущего России: «…либеральная мысль потерпела очень серьезный философский удар, во-первых, с пропагандой демократии в отсталых странах и […] когда Уолл-стрит рухнул, и выяснилось, что там все большие люди в красивых костюмах и с солидными лицами оказались жуликами. […] Сегодня цель — стать богатым. Разрушительна»[296]. Михалков видит решение в «социальной рыночной экономике»[297].
Советская система надолго дискредитировала социальную идею, а сейчас глобальное давление рынка дискредитирует и идею либерализма. Никита Михалков и Андрей Кончаловский являются частью общего фона разочарования русской интеллигенции перестройки, протеста против безыдейной жизни, породившей «криэйтора» (из романа Виктора Пелевина «Генерация «П»») и уничтожающей творца. «В мире не хватает ирациональная вера в добро»[298]…
2.5. Есть ли декабристы постсоветской России?
Исторические аналогии редко бывают в состоянии помочь найти адекватное объяснение событиям современности, что невольно заставляет вспомнить образное определение человеческого опыта, данное Конфуцием: фонарь, который освещает пройденный путь, но не проливает свет на горизонт впереди нас. События, которые в России между парламентскими и президентскими выборами (4 декабря 2011 г. — 4 марта 2012 г.), пробудили в обществе исторические воспоминания, с одной стороны, о феврале 1917 г., а с другой — о 14 декабря 1825 г.
Ключевым событием, уникальным для социальной жизни России, стал митинг на Болотной площади 10 декабря 2011 г., на котором российское общество впервые продемонстрировало свое гражданское поведение вполне спонтанно[299], безотносительно от политических лидеров, объединенное идеей требования честных, справедливых выборов, т. е. соблюдения закона, трактуемого как высшая форма уважения власти к каждому отдельному человеку в России.
Уважение к закону было характерно и для декабристов, которые решились поднять восстание до принятия присяги на верность новому императору, ибо, дав клятву, они не смогли бы ее нарушить, верность ей была для них делом чести. Для декабристов сакральной была присяга на верность императору, а для граждан, митинговавших на Болотной, священной являлась Конституция Российской Федерации.
