Русский Феникс. Между советским прошлым и евразийским будущим - [29]

Отрицательное отношение к термину «россиянин» характерно не только для патриотических кругов начала 90-х годов: самым ярым его противником был Александр Солженицын, — неприятие его сохранилось и сегодня, то есть через 20 лет после рождения новой России. Показательным в отрицании идеи «российской нации» служит самоидентификация либерального политолога Дмитрия Орешкина: «По национальности я русский, по государственной принадлежности — россиянин. Это разница. […] А в том, что касается национальности, то это дело глубоко личное, интимное и культурное. И здесь не надо путать, подменять слово «русский» словом «российский». Меня нисколько не напрягает то, что я гражданин РФ, если угодно, россиянин, но при этом я хочу остаться русским… позвольте мне здесь остаться совершенно свободным в своем выборе»[169].

Выражением подобной двойственности начал: гражданское/российское и национальное/русское является интересное терминологическое противоречие в использовании Путина: речь идет о «российской многонациональной нации». В этом случае, возможно, был бы более удачным термин, предложенный акад. Валерием Тишковым: «многонародная нация», однако в констинуции РФ воспринято определение «многонациональная». Подобно Д.Б. Орешкину акад. В.А. Тишков предлагает создание двойной идентичности — «престижность русскости, и статус русских можно и нужно повышать не через отречение от российскости, а через утверждение двойной идентичности: русской и российской»[170].

В. Тишков отрицает понятие «национальное государство»[171], хотя он один из авторов первой национальной концепции постсоветской России с 30 июля 1992 г. Понятие «национальная политика» он определяет только в отношении внешней политики преследования государственных интересов, а термин «нация» определяет как «политический лозунг, средство мобилизации, а не научную категорию»[172].

15 июня 1996 г. Ельцин подписал указ «О концепции национальной политики», ориентированной на развитие федеративных отношений и право на национально-культурную автономию; «русский народ» был определен опорой «российской государственности» и межнациональных отношений[173].

В декабре 2012 г. Путин подписал стратегию государственной национальной политики[174], подтверждающую философию концепции Ельцина 1996 г. Единственным серьезным различием между этими двумя документами, по мнению руководителя рабочей группы по разработке Стратегии, специалиста по национальным и федеративным отношениям, Вячеслава Михайлова заключается в том, что «концепция 1996 г. ставила перед собой задачу гармонизации межнациональных отношений в условиях распада СССР»[175].

Понятие «российская нация» отсутствует в языке одного из самых надежных последователей Путина — ретроконсервативного кинорежиссера Никиты Михалкова. Верный своим консервативным убеждениям, Михалков написал политический манифест «Право и правда» (2010 г.), в котором определил нацию следующим образом: «по Божьей Воле сложившийся в России тысячелетний союз многочисленных народов и племен представляет собой уникальную русскую нацию». Михалков не отрицает «евразийских координат» «особого сверхимперского сознания» русских. В его понимании «Россия-Евразия» — это «не Европа и не Азия, и не механическое сочетание последних. Это самостоятельный культурно-исторический материк, органичное национальное единство, геополитический и сакральный центр мира». В языке Михалкова, однако, нация «русская», а государство — «российское»[176].

Медведев, в отличие от Путина, в определении российской нации использует выражения либерального толка. Медведев связывает российскую нацию с наличием демократии, то есть не с ее уникальностью, как Путин, а с уникальными либеральными ценностями: «национальная идея — это набор ценностей, которые в конкретной исторической ситуации разделяет большинство населения страны», «главный вопрос в том, чтобы совместить, сделать так, чтобы наши национальные традиции совместились с фундаментальным набором демократических ценностей […] Каковы это принципы? Как они видятся сегодня? Это, прежде всего, свобода и справедливость. Второе — это гражданское достоинство человека. Третье — его благополучие и социальная ответственность»[177]. В отличие от Путина Медведев говорит о «русской», а не о «российской» культуре, но только тогда, когда упоминает о русской интеллигенции XIX века.

Либеральный политический язык Медведева составляет часть различия образа президента от образа премьера Путина в их двуглавом «тандеме». Не случайно Медведева отождествляют с преемником Александра II, а 3 марта 2011 г. им было организовано торжественное чествование годовщины ликвидации крепостного права в России (1861 г.).: «Некоторые считают, что трагическая история нашей страны в XX веке явилась следствием неудачной прививки свободы, что были правы те скептики, которые считали, что великие реформы непригодны для народа нашей страны. Я придерживаюсь другой позиции. Александр II получил в наследство страну, основными политическими институтами которой были крепостничество и военнобюрократическая вертикаль власти. […] Причём хотел бы обратить внимание, что жизнеспособными оказались не фантазии об особом пути нашей страны и не советский эксперимент, а проект нормального, гуманного строя, который был задуман Александром II. И в конечном счёте в историческом масштабе прав оказался именно он, а не Николай I или Сталин»